КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

– Милый Андрюшенька, - теперь в глазах Елизаветы было лукавство, - очень скоро и это вам откроется…

Соломатин мог предположить, что и в своем деловом закутке Елизавета сидела душистая (вид девушка имела чрезвычайно опрятный), но теперь ароматы ее, как и прежде ароматы Юноны Васильевны, стали ощутимо-действенными и принялись обволакивать, дурманить Соломатина, вбирать его в себя. («Запахи пачулей, мяты, иланг-иланга, жасмина, еще чего-то… - соображал Соломатин. - Да что же им надо от меня? Свой взяток сегодня они с меня сняли. Неужели хотят вобрать меня уже на будущее? Да еще и расписку какую-нибудь кровавую заставят произвести…»). Он пытался глядеть мимо Елизаветы, мимо ее глаз, по бокам, отвлечься, уберечься от ее (ее ли?) чар, будто бы хотел рассмотреть убранство закутка. А на стенах там, как и положено, висели рекламные плакаты, афиши, портреты кумиров («Моники Левински отчего-то нет…»), календари. И вдруг Соломатин справа от Елизаветы увидел блестящий лист календаря, уходящий чуть ли не под потолок. Клеточки с цифрами и датами на нем попирали чьи-то длинные ноги в валенках с галошами.

«Как же, как же! - чуть ли не выругался про себя Соломатин. - Не видали здесь мошенника Ардальона Полосухина!»

– Спасибо за прием! Чрезвычайно был рад вас увидеть! - вскочил Соломатин. - Увидел вас и все забыл. И вот опаздываю.

– Какая жалость! - расстроилась Елизавета. - А у меня свободный вечер.

– А я, если бы знал, что вас увижу, все бы отменил. На увы…

– Но мы с вами очень скоро встретимся, - сказала Елизавета. - Уже назначено.

– Это где же?

– На даче у Павла Степановича Каморзина. Состоится воздвижение бочки. Там будут и ваши юные знакомые, и кое-какие примечательные люди.

– Прекрасно! - чуть ли не вскричал Соломатин.

Взмахнул рукой, приветствуя лучезарную отличницу Елизавету Бушминову, и скорым шагом направился к выходу, опасаясь, что сейчас его прихватят и отволокут, как неисчерпанного, обратно в недра «Аргентум хабар» с его ароматами и пленительными девами. Не прихватили и не отволокли.

Посещение улицы Епанешникова представилось ему теперь делом неизбежным.

Поутру он метрополитеном доехал до Измайловского парка, а оттуда автобусом отправился в квадрат, подсказанный «Желтой книгой» Москвы. Незнакомые улицы и дома Соломатин любил отыскивать сам, а сейчас не вытерпел и принялся выспрашивать у прохожих дорогу к улице Епанешникова. Иные из них оказались нездешними, иные вопросу удивлялись. Лишь розовощекий мужик в картузе бейсболиста, выгуливавший пса, лениво махнул рукой:

– А вон там за углом налево…

И действительно, улица Епанешникова обнаружилась. Зеленая табличка в начале ее сообщила Соломатину, что улица названа в честь Олжаса Епанешникова, участника Гражданской в Казахстане, героя взятия Кзыл-Орды и Кокчетава. Улица тянулась метров триста, не имела ни единого деревца и состояла исключительно из пятиэтажных кирпичных (порой и силикатного кирпича) домов пригородной архитектуры. Соломатин знал: район этот включили в Москву году в шестидесятом. Скучная и будто безжизненная была улица. Автомобили, правда, на ней присутствовали, иные - и на тротуарах. Дом с Фондом благоденствия хлястика и вытачек Соломатину предстояло вычислить. Он хорошо знал манеру нынешних дельцов укрывать свои конторы от чужих, пусть и праздных интересов, превращая их чуть ли ни в невидимки. Соломатина вела интуиция. Наконец он увидел дверь, к ней вздымались четыре ступеньки. Вывеска над ней состояла из слова «Бельфонд», окно справа украшал заяц с хлястиком над хвостом, окно слева - джинсовая юбка с вытачками под ягодицами. Соломатин чуть ли не возжелал защищать свои авторские права. Полчаса Соломатин жал на две кнопки, малиновую и серебристую, слышал свои звонки за бронированной дверью, но никаких движений внутри «Бельфонда» не случилось. Соломатин заглядывал в незавешенные окна конторы и ни одной прелестной и озабоченной головки не увидел.

«Пошли бы они подальше! - рассердился он. - Через неделю еще съезжу!» И пошагал к автобусной остановке. Но ему стало жалко впустую изведенного времени, он подумал: «Надо было зайти во двор. У них главные двери и кнопки - во дворах». Парадные входы с мраморами и зеркалами, известно всем, привлекательны для злодеев и корыстных чиновников, а население раздражают. Соломатин быстро сыскал тот самый дом, но ни во дворе, ни на улице не имелось теперь ни вывесок «Бельфонд», ни хлястиков, ни вытачек в витринных окнах. Улица была явно та же, но называлась она, если верить визитной жестянке, улицей Амангельды. Прохожие и даже милиционеры, выслушав недоумения Соломатина, смотрели на него как на идиота. Никакой улицы Епанешникова здесь сроду не было. Один из милиционеров спросил Соломатина, не румын ли он, и потребовал вид на жительство. Увидев мужика в бейсболке с псиной у ног Соломатин обрадовался, как полярник Папанин на отколовшейся льдине самолету Водопьянова. «Да что вы, милостивый государь! Какая улица! Какого Епанешникова?» - удивился мужик. «Ну как же, вы сами час назад мне ее указали! - волновался Соломатин. - За углом и налево…» - «Блин! Какая нынче практика в дурдомах! Недолеченных выпускают в город!».

«А Елизавета? - уже в метро думал Соломатин. - Что это было в Столешниковом? Мираж? Голографическое оживление копии существа? Или материализация неких моих дурацких мыслей и соображений?…»

«Ничего, - пообещал Соломатин, - они еще дождутся…»

Кто «они» и чего дождутся, Соломатин разъяснять себе не стал.

Дома он открыл «Желтую книгу».

В списке московских улиц, переулков, проездов и тупиков улица Епанешникова все же числилась.

25

В мастерской на Сретенском бульваре у себя на столе Прокопьев обнаружил заявку: «Н.Д. Уместнова, табакерка, табурет». Мастерская выполняла не только заказы, порой долговременные, всяческих учреждений, фирм или даже музеев (вспомним четыре стула Прокопьева, уваженные комиссией Кремлевского дворца), но и с вниманием относилась к просьбам отдельно существующих москвичей. Естественно, мастера не гнушались работами для души, «на сторону», но выгодными оказывались для них и заказы, учитываемые бухгалтерией. К ним как раз и относилась заявка госпожи или сударыни Н.Д. Уместновой.

А Прокопьева позабавило или даже растрогало сочетание слов - табакерка, табурет. Он повторял их про себя: «табакерка, табурет, табакерка, табурет, табурет и табакерка…» Мелодия какая-то выстраивалась с ударными звуками. Иногда выходило: «Табукерка, табарет, табукет и табаретка…» Получалось нечто волшебное, манящее.

Прокопьев спустился к приемщицам. Его интересовал табурет. Починкой табакерок в мастерской занимались нередко, а вот табуретов на его памяти сюда не приносили. Табуретка оказалась малой, детской, совмещалась некогда с ночным горшком. В сиденье ее имелась откидная крышка, слева и справа от нее были выжжены лунки, заполненные разноцветными стеклышками. Лунки и стеклышки образовывали слова (угадалось Прокопьеву): «Сиди детка» и «Для тебя табуретка». Угадалось, потому как многие стеклышки были выщерблены. Поломали одну из ножек табурета, и целесообразная крышка болталась на одном шурупе. Несомненный умелец, отметил Прокопьев, соорудил трон для любимого чада. Но теперь в предложенном ему для починки предмете мебели Прокопьеву почудилась некая насмешка. Уже не выпевалось волшебное: «Табакерка, табурет…» Кстати, табакерка была ценная, музыкальная, двадцатых годов девятнадцатого столетия, немецкой работы, из тонкой хорошей стали, механизм ее был попорчен и над ней предстояло покорпеть.

Чаще Прокопьев принимался восстанавливать вещи, не знакомясь с их хозяевами. Иные же штучки возбуждали любопытство и желание поговорить с владельцами. Вот и теперь Прокопьев не прочь был бы побеседовать с Н.Д. Уместновой. Попросил приемщицу, если Уместнова придет, вызвать его для разговора.

Заказчица появилась через день. Прокопьев спустился к ней и понял, что беспокойство или волнение, вызванные заявкой, не были лишними. Уместнова оказалась той самой девицей Ниной, представленной ему в закусочной в Камергерском Николаем Софроновичем Агалаковым, завлекшим его в беседу о Тайницкой башне.

– У вас есть какие-то вопросы ко мне? - поинтересовалась Уместнова.

– Сергей Максимович, - представился Прокопьев. - А вы…

– Нина Дементьевна… Просто Нина…

– Очень приятно, - сказал Прокопьев. - Всегда полезно выслушать пожелания заказчиков. К тому же табурет ваш своеобразный, не укладывается в нашу тарифную сетку, и следует уточнить оплату починки.

– Какие цены будут назначены, - сказала Нина Дементьевна, - такие будут уплачены деньги. Проблем нет. А если вам интересны истории табакерки и табурета, могу о них рассказать.

– Интересны, - сказал Прокопьев.

– Но здесь неуютно, а на бульварах сейчас хорошо.

– Что ж, - кивнул Прокопьев, - можно и на бульваре.