Миклуха-Маклай - Николай Водовозов

Мне ваше дело представляется так: люди жили так долго под обманом насилия, что наивно убедились в том, и насилующие и насилуемые, что это-то уродливое отношение людей не только между людоедами и не христианами, но и между христианами, и есть самое нормальное. И вдруг один человек под предлогом научных исследований (пожалуйста, простите меня за откровенное выражение моих убеждений) является один среди самых страшных диких, вооруженный вместо пуль и штыков одним разумом, и доказывает, что все то безобразное насилие, которым живет наш мир, есть только старый, отживший humbug (обман.— Н. В.), от которого давно пора освободиться людям, хотящим жить разумом. Вот это-то меня в вашей деятельности трогает и восхищает, и поэтому-то я особенно желаю вас видеть и войти в общение с вами.

Мне хочется вам сказать следующее: если ваша коллекция очень важна, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции ваши и все научные наблюдения ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними и воздействуя на них одним разумом и поэтому, ради всего святого, изложите с величайшей подробностью и со свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком. в которые вы вступили там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству. На вашем месте я бы описал подробно все свои похождения, отстранив все, кроме отношений с людьми.

Не взыщите за нескладность письма. Я болен и пишу лежа с неперестающей болью. Пишите мне и не возражайте на мои нападки на научные наблюдения, — я беру эти слова назад, — а отвечайте на существенное. А если заедете, хорошо бы было.

Уважающий вас

Л. Толстой».

Письмо Толстого было послано из Ясной Поляны 25 сентября и получено путешественником в начале октября. Хотя Миклуха-Маклай не мог согласиться со взглядами Толстого на науку, да и все мировоззрение великого писателя было ему чуждо, тем не менее сочувствующий и ободряющий голос Толстого был ему дорог и очень нужен, особенно теперь, когда в октябре стало известно решение, принятое относительно его проекта комитетом, учрежденным, по специальному решению Александра III, из представителей министерства иностранных дел, внутренних дел, финансов, морского и военного. Решение это было безусловно отрицательным. На докладе комитета Александр III наложил резолюцию: «Считать это дело окончательно конченным; Миклухе-Маклаю отказать».

Теперь Миклухе-Маклаю оставалось одно: последовать совету великого писателя и написать книгу, которая заставила бы по-новому взглянуть на то, что делается в колониях, вызвала бы широкий интерес к угнетаемым туземцам и нашла бы сторонников для осуществления задуманного им плана. Для этой цели ему нужно было съездить в Сидней за материалами и семьей.

Но неожиданный приступ болезни задержал его в Петербурге на несколько месяцев. Только в феврале 1887 года он почувствовал себя лучше и мог ответить Льву Толстому на его письмо. Приводим это письмо полностью:

«21 февраля 1887 г., С.-Петербург.

Ваше сиятельство,

глубокоуважаемый граф Лев Николаевич!

Позвольте искренно поблагодарить вас за письмо от сентября 25-го и вместе с тем прошу простить, что так долго не отвечал на него.

Письмо ваше было не только для меня интересно, но результат чтения его повлияет немало на содержание книги о моих путешествиях.

Обдумав ваши замечания и найдя, что без ущерба научному значению описания моего путешествия, рискуя единственно показаться некоторым читателям слишком субъективным и говорящим чересчур много о собственной личности, я решил включить в мою книгу многое, что прежде, то есть до получения вашего письма, думал выбросить.

Я знаю, что теперь многие, не знающие меня достаточно, читая мою книгу, будут недоверчиво пожимать плечами, сомневаясь и так далее.

Но это мне все равно, так как я убежден, что самым суровым критиком моей книги, ее правдивости, добросовестности во всех отношениях, буду я сам.

Итак, глубокоуважаемый Лев Николаевич, ваше письмо сделало свое дело.

Разумеется, я не буду возражать на ваши нападки на науку, ради которой я работал всю жизнь, надеясь подвинуть ее по мере сил и способностей, и для которой я всегда готов всем пожертвовать.

Мое здоровье было скверно последние месяца два, да и теперь оно все еще нехорошо. Как только поправлюсь немного более, отправлюсь в Сидней; буду назад в конце мая.

Летом или осенью, дорогою в Киевскую губернию, заеду к вам в Ясную Поляну.

Посылаю, непрошенный, мою фотографию, в обмен на вашу.

С глубоким уважением

Миклуха-Маклай».

В мае 1877 года путешественник был уже в Сиднее. Там он провел всего несколько дней, ровно столько, сколько было необходимо для ликвидации его дел. Вскоре с женой и двумя маленькими сыновьями он выехал обратно в Россию. Не оправившись еще как следует от болезни в Петербурге, в Сидней он приехал совсем больным, страдая острой невралгией и ревматизмом. Ему следовало лечь в больницу и отдохнуть, по крайней мере, несколько месяцев, но, занятый новыми замыслами, он не замечал, что делается с ним самим. Напрасно друзья просили его не спешить с отъездом, он считал, что не имеет права терять времени. Совсем больной Миклуха-Маклай вернулся па родину и горячо принялся за подготовку своих дневников к печати, намереваясь издать их в виде большой книги о путешествиях.

Между тем здоровье его продолжало катастрофически ухудшаться. Ему не было еще сорока двух лет, а он уже производил впечатление старого человека. Тропическая лихорадка, бывшая страшным его спутником в течение шестнадцати лет, сделала свое губительное дело.

В январе он пишет свое последнее письмо Л. Н. Толстому, спеша поделиться с ним своей радостью: только что в журнале «Северный вестник» были напечатаны его записки о путешествии на острова Адмиралтейства. Эти записки, как одну из глав книги, над которой он работал, Миклуха-Маклай посылал теперь Толстому со следующим письмом:

«С.-Петербург, Галерная, д. 50, кв. 12.

2 января 1888 года.

Ваше сиятельство,

глубокоуважаемый граф Лев Николаевич!

Зная, что мои отношения к туземцам островов Тихого океана отчасти интересуют вас, я посылаю вам прилагаемую брошюру — «Отрывки из моего дневника 1879 года».

Острова Адмиралтейства принадлежали в то время к весьма редко посещаемым шкиперами и трэдорами. Жители их слыли за «людоедов, очень коварных и кровожадных». Слава эта оберегала туземцев долго от нашествия белых. Их боялись и не трогали.