Жена самурая (СИ) - Богачева Виктория

Меж тем Нанаши как-то разом обмяк, и шальной огонь в его глазах потух. На лбу выступила испарина, и он смахнул ее, заодно отбросив в сторону нож.

Такеши с трудом поднял голову, посмотрел на него мутным от боли взглядом и прикрыл глаза.

— Удовлетворен? — прохрипел он.

Нанаши взглянул на него так, словно видел впервые в жизни. Он казался совершенно потерянным. Такое бывало после приема кристаллов, когда за эмоциональным подъемом следовал спад, опустошенность и полное равнодушие.

— Уведите его, — он махнул рукой солдатам и медленно покачал головой, словно хотел взбодриться.

Такеши крепко запомнил путь от поляны до своей клетки.

***

Он плыл.

Ему семь, и отец учил его плавать. Они гостили тогда у Фудзивара — лишь вдвоем, без матери и даже без старшего брата, и все внимание отца принадлежало лишь ему.

Восхищение и страх захлестнули его с головой, когда он впервые оказался на берегу гигантского озера, берега которого уходили далеко за горизонт. Оно пугало и манило, и он долго не решался сделать первый шаг и все стоял по щиколотку в воде, и смотрел, смотрел, смотрел… Пока на плечо не опустилась отцовская ладонь, и он не вздрогнул, забывшись.

— Не бойся, — сказал отец, и он двинулся вперед, и вода нахлынула на него в одно мгновение, забилась в нос и глотку, обожгла легкие.

Такеши широко раскрыл рот, сделав громкий вдох, и распахнул глаза. Он больше не плыл, но вода действительно залила ему глаза и лицо: кто-то опрокидывал на него ковш за ковшом.

Он затряс головой, мечтая отстраниться, и закашлялся, выплевывая жидкость. Прищурившись, он разглядел в полумраке стоящего над ним человека, одетого в цвета Тайра. Такеши с трудом сел, чувствуя, как раздирается от боли изрезанная грудь.

Вода стекала по его волосам и лицу, оставалась на влажной земле мелкими лужицами.

— Очнулся, — буркнул солдат, отбросил в сторону деревянный ковш и вышел прочь под громкий скрип ржавой, несмазанной решетки.

Перед глазами Такеши заплясали цветные круги. Потеря крови дорого ему обошлась, и последние пару суток, по его внутреннему ощущению времени, он провел в бессознательном полубреде. Вены до сих пор жгло изнутри, и его одолевала мучительная слабость.

Он кое-как встал, опираясь правой рукой о стену, и, оглядевшись, обнаружил в дальнем углу груду какого-то тряпья.

Хмыкнув, Такеши добрел до нее и сел со свистящим вдохом. Около стены он нашарил плоскую тарелку с засохшими лепешками и с трудом разгрыз одну из них, вытряхнув крошки из короткой бороды.

Он бежал.

Ему пять, и тем днем он с нетерпением ждал возвращения отца и матери из длительной поездки в Эдо. Он спешил с тренировки в главный дом поместья, чтобы успеть к их приезду. Едва не врезавшись по дороге в Яшамару-сана, он взлетел на крыльцо и замер, услышав знакомые голоса.

— Такеши! — мать вышла к нему из боковой комнаты, опустилась на колени, не заботясь о дорогом кимоно, и прижала к груди.

Он обнял ее в ответ и вдохнул аромат зеленого чая, исходивший от ее волос.

— Ты вырос, — улыбнулась мать, которая не видела сына больше месяца. Она взяла его лицо в свои руки, невесомо коснулась свежих царапин на щеках и печально качнула головой. — Все хорошо? Как твои тренировки?

— Отец будет доволен, — Такеши улыбнулся, потершись носом о ее ладони, и неуверенно отстранился.

Он обернулся на звук знакомых шагов и весь вытянулся, завидев отца и дядю.

— Такеши, — Кенджи легким кивком ответил на его глубокий поклон и улыбнулся, отчего из уголков его глаз лучиками разбежались морщины.

Увидев столь редкую улыбку отца, Такеши засиял и подошел к нему, и Кенджи нагнулся, чтобы коротко его обнять.

Он очнулся как от толчка. По его лицу стекали капли пота, а все жилы горели огнем. Рубцы набухли и покраснели, налившись кровью, и ему было больно всякий раз, как вздымалась грудь при вдохе. Такеши с осторожностью коснулся одного из них и тут же зашипел сквозь зубы.

Если бы факел подле его клетки горел ярче, он бы разглядел уродливые лилово-желтые прожилки, что расползлись по его груди. Но и без света Такеши чувствовал свое учащенное сердцебиение, слышал рваное дыхание, и все его тело покрывала горячечная испарина.

Он понимал, что это означает. Заражение крови.

Глаза отчаянно слипались, но Такеши смог дотянуться до кувшина с водой и сделал несколько жадных глотков, смочив сухое горло.

Он сполоснул руки и, сцепив зубы, принялся ощупывать взбухшие полосы. Боль пульсировала в каждой клеточке его груди, но Такеши продолжал до тех пор, пока не определил очаг заражения. Подушечками пальцев он пару раз почувствовал сгустки гноя и поморщился.

— Такеши.

Он вздрогнул и вскинул взгляд запавших, болезненных глаз. В темном углу напротив плясали тени от факела, и на мгновение ему почудилось…

— Такеши, — позвал тот же голос.

Голос, принадлежащий его матери.

Он шевельнул губами, но так и не смог произнести слово, которое не произносил уже много, много лет.

— Такеши.

Ветер тронул его лицо, но ему почудилось в том прикосновения матери.

Шурша юбкой кимоно, мама опустилась рядом с ним на колени — в грязь и холодную землю.

В воздухе разлился аромат зеленого чая.

— Малыш, — позвала она.

Такеши заводил головой, будто слепой. Он видел и одновременно не видел мать, но точно чувствовал: вот ее рука легонько провела по его грязной, заросшей щеке. Вот смахнула влажные от пота, прилипшие ко лбу волосы. Вот она вздохнула с тихой грустью — о, как часто он слышал это в детстве!

— Будь сильным, Такеши, — сказала мама. — Тебя ждут дома.

Он горел.

Ему шесть, и его одолел жар.

Мать проводила в его комнате одну бессонную ночь за другой, смачивала в прохладной воде полотенце и бережно обтирала его горящее лицо, отпаивала травяным настоем и ласково гладила по румяным щекам.

— Ты поправишься, малыш, — шептала она, запечатлевая поцелуй на его лбу. — Непременно.

— Ты дракон, мой милый, — говорила она, когда Такеши открывал воспаленные глаза. — Внутри тебя живет огонь, вот почему сейчас тебе так жарко. Ты сильный и смелый, стойкий и отважный. Ты рассекаешь огромными крыльями воздух и летаешь в мягких облаках. О тебе сложили много красивых легенд и песен — о драконе по имени Летняя звезда.

Мать негромко напевала сыну колыбельную, и ее голос был тих и печален:

— Летняя звезда, почему ты так красна?

Прошлой ночью тебе снился страшный сон.

И мои глаза теперь красны от слез, которые я проливала.

Почему Летняя звезда потеряла свой путь?

Я знаю такие детские истории.

Вот почему мне снятся страшные сны*

Он открыл глаза, все еще чувствуя присутствие матери.

Но ее нигде не было. И даже в темном углу больше не плясали тени.

Но Такеши был не один; он кожей ощущал это. Он повернул голову, вглядываясь в полумрак за решеткой.

И увидел ребенка. Девочку лет восьми.

Это его не сильно удивило. Бывало, мальчишкой он также бегал посмотреть на пленников отца.

— Кто ты? — прокаркал он.

— Меня зовут Хоши*, — ответила девочка безо всякого страха.

«Внучка Нобу», — затуманенным сознанием припомнил Такеши.

— И как же дед позволил тебе прийти сюда?

Он с трудом ворочал языком; казалось, к нему подвесили тяжелый камень.

— Он не знает.

Кажется, девочка скривилась. Такеши не мог ее винить: он очень хорошо представлял, как выглядит.

Как выглядят рубцы на его груди.

— Это сделал мой дядя? — спросила девочка серьезно, склонив голову набок.

Такеши кивнул. Она только вздохнула в ответ.

Он не плакал.

Ему восемь, и отец наказывал его за провинность. Рука у него была тяжелой.

Отбросив палку, Кенджи взял его за подбородок и заставил поднять голову. Когда он увидел сухие щеки сына, на его лице мелькнуло нечто, смутно напомнившее одобрение.

— Ты должен научиться не замечать боль, — сказал он медленно. — Тебе будет больно столько раз, что ты собьешься со счета.