История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

При Людовике XV во Франции редко происходили крупные события. Казалось, что старая монархия была такой же, как раньше. По-прежнему в стране был король-полубог, были его торжественные утренние приемы и культ королевского величия; продолжал существовать Версаль со всем своим пышным великолепием и торжественными церемониями. Но не было больше хозяина, Людовика XIV, который, при всех своих недостатках, умел вести себя с истинным величием. Блестящее великолепие превратилось в безвкусную роскошь, церемониал лишился смысла. С каждым днем люди все яснее понимали, что они не поклоняются богу, а лишь склоняются перед идолом. Со временем они устали притворяться, и тогда старый режим стал приближаться к своей гибели.

Вероятно, затем ход событий в любом случае полностью уничтожил бы престиж короля как «наместника Бога» (Людовик XIV чувствовал себя таким наместником). Но то, что новый король был ничтожеством, несомненно, усилило и ускорило этот процесс. Великий монарх, несмотря на свои грехи, умел выглядеть по-королевски и играть свою роль. Его правнук делал все возможное, чтобы уничтожить «божественный ореол, окружающий короля», и делал это не только своей развратной личной жизнью, но и полным отсутствием достоинства, беззастенчивым легкомыслием и полным пренебрежением к государственным делам. Ни один человек не был более опасным, хотя и не осознававшим этого, врагом абсолютной монархии, чем этот абсолютнейший монарх Людовик XV.

Новому королю было только пять лет, когда в наводящей ужас тишине французские придворные услышали, что Людовик Великий скончался. Конечно, был необходим регент. Первым по порядку родства в королевской семье был Филипп Орлеанский. Покойный король оставил завещание и постарался составить его так, чтобы не допустить к регентству Филиппа, которого не любил. Но герцог быстро отбросил этот документ. Филиппу помог парижский парламент. Это собрание представителей было радо утвердить свою власть теперь, когда его великий хозяин ушел навсегда. Последние годы предыдущего царствования прошли в атмосфере благочестия и даже аскетизма: Людовик XIV перерос свои легкомысленные юношеские увлечения. Теперь его рука, крепко сжимавшая страну, мгновенно разжалась. Всей Франции стало легче дышать. Регент не претендовал на то, чтобы быть благочестивым католиком. Сохранились свидетельства, что он отмечал Страстную пятницу веселым празднеством со сложным церемониалом. Повсюду были сняты прежние преграды и запреты. Угнетенные протестанты немного приподняли головы. Было несколько попыток реформировать финансы. Несколько узников были выпущены из королевских темниц. Короче говоря, это было время отдыха и расслабления в умственной жизни, морали и политике. Франция училась жить без надзора, которым много лет давил ее деспотичный самодержец[104].

Филипп Орлеанский был развратником, но не дураком. Он был в плохих отношениях со своим родственником, королем Испании, и поэтому склонялся к дружбе с Англией. Франции было нужно отдохнуть от войн, и до 1733 г. ей были даны мир и процветание во всех практических делах. Главным доверенным лицом регента был его первый министр кардинал Дюбуа, человек низкого происхождения и с низкой душой, в котором не было ничего святого, кроме его красной одежды[105]. Но кардинал, как и его покровитель-король, был умен и в какой-то степени понимал, что необходимо Франции.

Поэтому эпоха Регентства оказалась не такой пагубной для страны, какой могла бы стать, учитывая личности ее правителей. В 1723 г. Людовик XV был объявлен совершеннолетним, хотя ему было только тринадцать лет. Герцог Орлеанский и Дюбуа рассчитывали, что таким образом почти полностью сохранят свою власть, потому что тринадцатилетний мальчик не может на самом деле править страной. Но оба этих человека с очень сомнительной репутацией умерли в том же году.

Вскоре молодой король доверил управление страной другому ловкому служителю церкви – кардиналу Флёри. Он был намного талантливее кардинала Дюбуа. К тому же ему необыкновенно везло: Флёри был одним из очень немногих людей, которых Людовик XV действительно любил. Кардинал сохранял свою должность при короле до конца жизни. Он постоянно старался сохранять мир и удерживал Францию от рискованных военных предприятий на чужой территории, но иногда дипломатические обстоятельства оказывались сильнее его. Два раза за время, когда он управлял страной, Франция втягивалась в серьезные военные конфликты[106], но, по крайней мере, в этих случаях он не был агрессором. В меру своих способностей и той власти, которую давал ему его повелитель, Флёри старался реорганизовать финансовую систему государства и устранить злоупотребления, которые казались неискоренимыми. В 1738 г. произошло событие, редкое для старого режима: королевские финансы пришли в равновесие. Впервые с 1672 г., то есть со времен Кольбера, финансовый год был закрыт без дефицита. Следующий такой год был во Франции только при Наполеоне Бонапарте. В 1743 г. престарелый Флёри умер. С тех пор Людовик XV правил сам – или, по крайней мере, назывался королем, который правит сам.

Французы по-прежнему были горячо привязаны к монархической системе правления. Им казалось, что короли сосредоточивают в себе всю славу страны. Французы дразнили англичан, что те когда-то убили своего короля Карла I, а на прошлом «великого французского народа» такого пятна нет. В первой половине своего царствования Людовик XV получал от своих подданных намного больше популярности и любви, чем мог бы заслужить своими личными качествами. Французы прозвали его Людовик Возлюбленный. В 1744 г., когда он заболел в Меце, едва ли не весь Париж бросился в церкви молиться о выздоровлении короля.

Только в часовне собора Нотр-Дам народ заказал 6 тысяч месс за его здравие. К концу своего правления король полностью утратил эту популярность, но перед ним продолжали непрерывно звучать льстивые похвалы в его адрес и лицемерные уверения в любви и преданности ему.

В сущности, у Людовика XV было очень несчастное детство и очень неудачное воспитание. Сначала он остался сиротой, потом стал монархом в пять лет. Наставники учили его изящно кланяться и танцевать, а также играть положенную ему роль в придворных церемониях, но оставили его полным невеждой во всем, что его прадед называл «ремеслом короля». Мальчику внушали преувеличенные представления о том, как много он значит и что он ни перед кем не отвечает. «Государь, все эти люди ваши!» – сказал ему наставник маршал де Виллеруа, простодушный старик, когда король увидел с балкона тысячи парижан, собравшихся, чтобы увидеть его. Король был красив и далеко не глуп (когда решал для развлечения подумать о чем-то), но все единогласно говорят о его себялюбии, чувственности и жестокости. Шуазёль (который был главным министром Людовика в конце его царствования) сказал: «Это был бездушный человек, неспособный к любви. Ему нравилось зло, как детям нравится мучить бессловесных животных, и среди его пороков были самые гнусные и мерзкие». Вероятно, он понимал, что в правительстве не все хорошо и что все государство движется к беде, но осознанно ничего не предпринимал: реформы потребовали бы от него неприятных усилий. «Эта машина [система управления] продержится, пока я жив!» – заявил он с неподражаемым цинизмом. Людовик XIV, по крайней мере, в часы усталости всегда занимался всеми подробностями государственной политики. А министры его преемника считали себя счастливыми, если их повелитель уделял им полчаса в день для серьезных дел. Охота, которую он очень любил, болтовня с любимцами и фаворитками, питье кофе в покоях дочерей, чтение доносов тайной полиции и просмотр частных писем, перехваченных его агентами, поглощали основную часть его времени, если он не предавался крайне чувственным удовольствиям. Этот король владел всем миром, но по-настоящему не мог насладиться ничем. «С юности до старости король скучал. Он устал от своего трона, от двора и от себя самого. Он был равнодушен ко всему, ему были безразличны счастье или горе его народа или любого живого человека».

В течение всего царствования этого самого недостойного из монархов привилегии и права короля, кажется, оставались неприкосновенными. Служители церкви, которым повезло быть приглашенными прочесть проповедь перед королем в Версальской часовне, истощали всю свою изобретательность при сочинении похвал, которые тогда назывались «комплиментами». Один проповедник сказал в 1742 г.: «Господь сделал ваше величество опорой королевств и империй, предметом всеобщего восхищения, любимцем вашего народа, восторгом для двора, ужасом для врагов. Но все это лишь возвышает вашу великую душу над тем, что пагубно, ведет вас к добродетели и стремится к счастью для всех». Сам Людовик имел о своей власти такое понятие, которое обрадовало бы его прадеда. В 1766 г., за десять лет до принятия американской Декларации независимости, он писал: «Во мне одном сосредоточена вся верховная власть. Законодательная власть принадлежит одному мне. Источник общественного порядка – я. Я его верховный хранитель».