Найди это (ЛП) - Кора Кармак

Мне снова было двенадцать, но так как этот сон был бессмысленным, мне, также, было двадцать два года. Мама и папа спорили на кухне, а мистер Эймс, папин партнер по бизнесу, поднялся наверх. Он сказал, что искал уборную, но на нижнем этаже их было две. Он дотронулся до моего плеча и сказал мне, что я мягкая. И как в тех анимационных мультфильмах, нарисованных в блокноте, которым я играла в детстве, страницы моего сна начали перелистываться, и на мне была рука не мистера Эймса, а парня, с которым я потеряла девственность всего полтора года назад.

Он провел пальцами до моей шеи, а затем вниз до моей груди. Страницы перелистнулись. Еще больше рук, разных на каждой странице. Некоторые выглядели знакомыми. Некоторые незнакомыми. Но с каждой страницей руки скользили по моему телу. Страницы перелистывались и, наряду с руками, менялись места — заднее сидение пикапа, комната в общежитии для первокурсников, моя квартира, несколько общежитий.

Место действия менялось, и во всех этих местах были я и мистер Эймс. И я кричала и плакала долгое время после того, как сон сменялся на нового человека, на новое место. И каждая рука делила меня на куски, шлифовала и высекала, пока я не стала пустой, подобием девушки.

Я, рыдая, отталкивалась и бежала, спотыкаясь, из кровати общежития к дивану в родительской гостиной. В этот раз это была я, в настоящее время, но мои родители смотрели на меня так, будто я все еще была около ста двадцати сантиметров ростом.

Папа говорил, что я делала из мухи слона. Он превратился в мистера Эймса в ту же секунду, как сказал:

— Прекрати разыгрывать из себя жертву.

Мама задавала мне вопросы, спрашивала, как прикасался ко мне мистер Эймс и где. Когда я показала им, когда положила свою руку на свою грудь...я знала, что последует дальше. Я знала слова, будто они были вырезаны на моей коже, будто мой пульс отбивал их с помощью азбуки Морзе.

Я ждала этих слов, сжималась в ожидании, молила о них, потому что мне нужно было услышать, что это не считалось.

Но вместо этого мой мир заполнился Хантом, его всевидящими глазами, его жаркими касаниями, его всепоглощающими поцелуями и словами:

— Скажи, что это имеет значение.

Его руки, большие и огрубелые, лежат на моей груди, там, где сердце, бьющееся внутри, стало крошечным. В моем сне он держал мое полуразрушенное тело и говорил, что все в порядке. Его прикосновения были мягкими, идеальными и точно такими, как я хотела, но я не перестала рассыпаться в его руках, и не важно, каким нежным он был.

Вот тогда стена лжи, которую я выстроила такой высокой, что она достигала небес, разбилась вдребезги. Каждый кирпичик, который я поместила между собой и тем днем, когда мне было двенадцать лет, раскрошился, будто был сделан из песка.

Потому что это имело значение.

Кто касается тебя, твоя ли это кожа или душа — все это имеет значение.

Я села, съеживаясь одна в этой итальянской квартирке, дрожа ото сна, который, как я знала, был просто синапсом, воспламеняющимся в моей голове, собирающим последние мысли и складывающим их вместе независимо от смысла или порядка. Я знала, что это было именно этим, но не всегда все уместно, чтобы быть правдой.

И я могла чувствовать каждую руку, которая когда-либо прикасалась ко мне, руки, которые я приветствовала наряду с теми, которые не приветствовала. Они будто подступали ко мне, толкали меня под поток, пока у меня не оставалось выбора, кроме как дышать в этом разбитом стекле правды.

Все имело значение.

Хант зашел в дверь нашего испорченного прибежища, приподнял пакет и сказал:

— Я взял завтрак.

У меня ушли все силы, чтобы не заплакать. Потому что он был замечательным. Таким чертовски замечательным. А я была такой развалиной.

— Спасибо, — пожала я плечами, уголки моего рта слегка подпрыгнули в похожем движении. — Хотя я не голодна.

Он положил пакет, в котором, возможно, лежали какие — то кондитерские изделия, на прикроватный столик и снял обувь.

Опустившись одним коленом на кровать, он ухмыльнулся и подполз ко мне.

— Могу придумать несколько способов, как возбудить твой аппетит.

Он откинул мои спутавшиеся волосы на другую сторону шеи и прижался губами к моему плечу. Я закрыла глаза, думая, что он мог бы быть тем, кто уберет весь беспорядок, который скрывался за всеми недавно открытыми дверьми.

Вместо этого, его поцелуй был похож на покалывающую рану, и я не могла решить, какая часть болит больше всего — начало или конец, то место, где входит нож или выходит. Его сладкий поцелуй только заставил меня думать обо всех других поцелуях, которые я, не раздумывая, раздавала направо и налево. Он только заставил меня думать о том, как сильно я его не заслуживала. Или, скорее... он не заслуживал застрять с кем — то вроде меня.

Я отодвинулась от него под видом того, что хотела посмотреть в лицо.

— Сколько ты уже на ногах?

Он прислонился к спинке кровати.

— Достаточно долгое время.

— Не мог заснуть?

Как бы мне хотелось никогда не спать.

— Что-то вроде этого.

— Снова кошмары?

Он взял меня за талию и притянул к себе, расположив между своих бедер. Моя спина прижалась к его груди, и он уперся подбородком в мое плечо.

— Достаточно об этом. Есть какие-нибудь мысли насчет того, как ты хочешь провести этот день, принцесса?

Щетина на его подбородке царапнула мою шею, и я задрожала. Его рука отправилась вверх по моему бедру, я запаниковала и сказала:

— Давай погуляем.

Он замер на несколько секунд, а затем приобнял меня.

— И что сделаем?

— Я думала, ты тот, у кого всегда есть планы.

— Да, что ж. — Он придвинул меня ближе. — Меня легко отвлечь.

Господи, сначала я не могу заставить его сделать шаг, а теперь у него их полно.

— Как насчет купания? Та леди в ресторане упоминала о месте, где можно покупаться.

— Как будто я могу сказать «нет» тебе, когда ты в купальнике.

Я надела тот же купальник, который был на мне в ту ночь в Будапеште. Его глаза потемнели, когда он увидел меня, и он ухватился за одну из ленточек, придвигая меня ближе.

Несмотря на трезвый расчет, я растаяла. Его прикосновения были зависимостью, а зависимость не становится менее желанной, когда к ней присоединяется боль. Он поцеловал меня и его губы были наступлением света после жизни во тьме. Это свечение причиняло боль, но не такую же, как мысль о жизни, потраченной впустую в темноте.

Я заставила себя отступить, прежде чем развалюсь на кусочки у его ног. Я убрала его руки со своих бедер и сказала: