Земля обетованная - Андре Моруа

– Неужели?! Вы ведь так любили ее! – воскликнула мадам де Савиньяк.

– Да, она очень нравилась мне, когда была молодой девушкой. В те времена она отличалась душевным благородством и любовью к прекрасному, что меня очень трогало. Но ее первый брак меня удивил и даже слегка шокировал. Тогда я еще не была знакома с Ларраком и сурово осуждала его. Однако с тех пор я близко узнала его и могу сказать, что он, на свой лад и несмотря на свои недостатки, вполне достойный человек. Клер этого не поняла – или не захотела понять. И в результате упустила один из самых блестящих шансов, какие выпадали когда-либо на долю женщины.

– Да, ее мать говорила мне то же самое. Но как вы объясняете это поведение? Вы ведь сами утверждали, что Клер очень умна.

– Это довольно загадочная история. Я готова поверить – судя по вопросам, которые задавала мне Клер, а также по признаниям любовницы Ларрака, мадам Верье, – что это драма сексуального характера. И драма, которая не окончена, ибо она повторяется в браке с Менетрие.

Мадам де Савиньяк воздела руки к небу:

– Ах, до чего же сложно устроены современные молодые женщины! Я-то думала, что этот второй брак заключен по любви!

– И вы были правы. Вначале это была безумная страсть и с той, и с другой стороны. Но я бы ничуть не удивилась (учтите, это не более чем гипотеза)… ну, в общем, для меня не стало бы неожиданностью, если бы я узнала, что в основе этой взаимной любви было недоразумение. Вполне возможно (я повторяю: возможно, а не бесспорно), что Клер вышла замуж за поэта, а Кристиан женился на женщине. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Нет, – робко промолвила мадам де Савиньяк.

– Ну, слушайте! У меня такое впечатление, что Клер всю свою жизнь лелеет представление о любви, которое создала из своего чтения, из своих грез, но которое категорически не совпадает с обычной земной любовью. Тогда как Кристиан, которого я хорошо изучила, обычный чувственный мужчина, настолько же приземленный в своей личной жизни, насколько возвышенным он был в своих первых стихах. До женитьбы на Клер он держал при себе множество поклонниц, среди которых, наряду с порядочными женщинами вроде меня, были записные грешницы, и вовсю наслаждался их обществом. Отсюда и этот болезненный разрыв между тем, чего Клер ожидала, и тем, что получила.

Мадам де Савиньяк залилась стыдливым румянцем:

– О, все молодые девушки мечтают до свадьбы, но потом… потом приходится…

– Вот именно. Ошибка или, если угодно, беда Клер в том, что она не желает отказываться от волшебных грез своей юности. В ней угадывается сопротивление, род тормоза, и сама она словно заключена в непроницаемую броню. Во всяком случае, совершенно ясно, что она и в новом браке не нашла удовлетворения. Я в этом абсолютно уверена, вижу это по множеству признаков, которые не могут обмануть женский взгляд: во-первых, неестественное возбуждение, желание постоянно быть на виду, блистать, очаровывать, несовместимое с ленивым счастьем женщины, наслаждающейся вдали от публики своими супружескими радостями; затем – болезненное озлобление, горечь и зависть к счастью других, совершенно не свойственные женщине, довольной своей судьбой. Я уже говорила вам, что характер Клер до ее замужества поразил меня истинным благородством. Так почему же теперь она с таким удовольствием выслушивает сплетни, порочащие ее подруг? Почему объясняет наши поступки самыми коварными, самыми низкими мотивами? Почему выказывает по поводу мужчин и жизни прозорливый, но убийственный пессимизм?

– В самом деле, почему же? – наивно спросила Анна де Савиньяк.

– Да потому, что она несчастна, – ответила Эдме. – И пытается убедить себя, чтобы оправдать собственные скрытые неудачи, что все жизни, в особенности жизни влюбленных, обречены на провал. Я уже наблюдала эту черту в других женщинах.

– Значит, вы больше не любите Клер?

– О, я бы не сказала… Я и сейчас готова ее любить, я отнюдь не злопамятна. Хотя могла бы во многом ее упрекнуть. Когда я вторично вышла замуж, то призналась Клер, которую считала самой близкой своей подругой, как я счастлива. К моему великому удивлению, она приняла мои слова с огорчением, почти с гневом. И заявила, что если бы я «обожала» своего первого мужа, как «утверждала когда-то», то не могла бы так скоро влюбиться в другого мужчину. Вот одно из надуманных убеждений, которыми она буквально напичкана. Я на нее не сержусь, хотя она говорила обо мне много плохого Кристиану и даже Франсуа. Нет, я просто жалею ее. Но конечно, мне уже не так приятно видеться с ней; я бы стала и вовсе избегать наших встреч, если бы не мои дружеские чувства к Кристиану. Я считаю, что разумная супружеская пара должна окружать себя только счастливыми и дружными семьями. Раздоры и пессимизм заразны. Скажите, вы когда-нибудь встречаетесь с госпожой Форжо?

– Как минимум раз в неделю, – ответила мадам де Савиньяк. – Она приняла сторону своего бывшего зятя, и тот часто привозит к ней внука. Полагаю, он выплачивает пенсион его бабушке. Во всяком случае, Сарразак, кажется, процветает.

– Я слышала от мужа, – сказала Эдме, – что господин Ларрак выкупил у нее Сарразак для своего сына, стало быть это он содержит имение.

– А, тогда все понятно! – воскликнула мадам де Савиньяк. – Малыш очень мил, но слишком избалован. Кстати, в Лимузене Клер больше всего порицают за то, что она так легко отказалась от сына. Неужели она не испытывает никаких материнских чувств?

– Ну, что вы хотите, все одно к одному! – вздохнула Эдме. – Я уверена, что Клер пыталась быть хорошей матерью. Да она и сейчас видится время от времени с Альбером-младшим, но для нее это очень тягостно.

– Вот чего не понимаю! – сказала мадам де Савиньяк. – Для меня единственное счастье женщины в том, которое приносят ей дети.

– Ну, все не так-то просто, – возразила Эдме. – Лично я различаю несколько видов женщин: «наседки», живущие только своими детьми; «любовницы», целиком посвятившие себя своим возлюбленным, и «гибриды», которым очень бы хотелось перейти в категорию «любовниц», но которые из чувства долга жертвуют собой ради потомства. Мне кажется, я отношусь как раз к этим последним.

– А Клер? – спросила мадам де Савиньяк.

– О, Клер – особый случай. Она сосредоточена лишь на самой себе.

– Бедняжка Клер! – кротко сказала мадам де Савиньяк. – Вечно у нее все не по-людски.

XL

Великие отцы победы умирали. Клемансо покоился стоя в своей вандейской усыпальнице; в честь Фоша под сводами Нотр-Дама звонко пели трубы; Пуанкаре, обессиленный, разбитый односторонним параличом, плакал, как ребенок, в своем доме на юге Франции; поверженный Бриан дремал на заседаниях советов. Поколение гигантов сменяли болтливые, алчные пигмеи, вылезавшие на свет божий из французских провинций; тем временем в других странах власть захватывали наглые последыши Макиавелли.

Коллективные страхи порождали личные неврозы. Эдме Ларивьер была права, утверждая, что супруги Менетрие безнадежно увязли в неразрешимых проблемах. Кристиан считал жену излишне возбудимой, неуживчивой. Клер упрекала себя в беспричинной, необъяснимой нервозности и язвительности, которые она осознавала, но тщетно пыталась подавить. Да и как она могла бы объясниться с мужем по поводу своих комплексов? Решив скрыть от Кристиана в их первые вечера на мысе Фреэль свои обманутые надежды, она тем самым обрекла себя на дальнейшее молчание. Разве она не сказала тогда, что «божественно счастлива»? И вот теперь ей только и оставалось, что с завистью взирать со своих бесплодных вершин на цветущие долины и благоуханные рощи Земли обетованной. Временами она делала попытку найти в каком-нибудь случайном враче проводника, который помог бы ей перейти тайными контрабандными тропами эту загадочную границу.

Доктор Крэ принял в штыки ее стремление исповедаться, сказав одно:

– Рожайте детей, мадам! Рожайте детей! Франция нуждается в них. А счастье… о, в супружестве есть масса способов быть счастливой! И лучший из них – сделать счастливыми как можно больше людей вокруг себя. Терпение, благорасположенность, милосердие – вот что гораздо важнее всех этих дурацких проблем, которыми нынешние дамы прожужжали мне все уши. Наши предки, мадам, сделали бы комедии из всех ваших драм, и были бы правы.

Но вот однажды вечером, за столом у мадам Шуэн, Клер оказалась соседкой молодого доктора Маролля и порасспросила его, начав с классической формулы: «Одна моя подруга рассказала…» После ужина она села рядом с ним в укромном уголке гостиной и, сбросив маску, заговорила о себе.

– Мне трудно ответить на ваши вопросы, мадам, – сказал ей Маролль, – не проведя так называемого анализа. Вы, конечно, женщина проницательная, умная, и объяснения, которые вы сами мне подсказываете, могут быть справедливы. Да, вполне возможно, что, будучи в детстве свидетельницей, как вы сказали, неудачного брака ваших родителей, вы воспроизвели эту плачевную модель в обоих ваших браках; вполне возможно, что ваша матушка травмировала вас, неумело внушив страх перед беременностью; вполне возможно, что на вас оказала пагубное влияние ваша воспитательница – старая дева; и, наконец, вполне возможно, что важную роль в этом сыграло чисто женское стремление главенствовать и добиваться реванша. Все это более чем правдоподобно. Но, поверьте мне, эти гипотезы слишком поверхностны, чтобы считаться основополагающими; анализ же способен выявить другие элементы, о которых вы и не подозреваете и в которых как раз и скрыт корень зла.