Смерть на земле горшечника - Эллис Питерс

— Что касается меня, — сказал Хью, — то никаких препятствий к тому я не вижу. И наконец, — добавил он, вставая, — если милорд аббат не возражает, я пойду за вашим сыном и приведу его сюда.

Ждать ответа настоятеля пришлось долго. Кадфаэль догадывался, что происходит в уме этого сурового, прямого человека. Пари, где делается ставка на жизнь или на смерть, не сильно отличается от самоубийства, и отчаяние, толкнувшее женщину согласиться на подобное пари, само по себе есть не что иное, как смертный грех. Однако мертвая женщина вызывала к себе жалость и сочувствие, а живая находилась сейчас перед его глазами, незыблемо стойкая в ее мучительном умирании, неумолимая в твердой решимости понести наказание, которое она себе назначила после того, как проиграла пари. И лишь последний суд окончательно всех рассудит.

— Пусть будет так! — промолвил наконец аббат Радульфус. — Я не могу ни прощать, ни осуждать. Справедливость, возможно, уже восстановлена. А там, где нет полной ясности, разум обязан поворачиваться к свету. Дочь моя, если Господь требует искупления, то ваше искупление — в вас самой. Мне не остается ничего иного, как помолиться, чтобы все, кто остался жив, трудились сообща во имя обретения благодати. Отныне не умножайте ран, чего бы это вам ни стоило. Не говорите лишнего тем немногим, кто имеет право знать, во имя их собственного спокойствия. Хорошо, шериф, если желаете, то приведите сюда этого юношу и эту девушку, которая словно бросает ясный свет на эти печальные тени прошлого. А вас, дочь моя, когда вы отдохнете и подкрепитесь, я сам провожу в церковь, к алтарю святой Уинифрид.

— А я позабочусь о том, чтобы вы вернулись домой в полной безопасности, — сказал Хью. — Вы, сударыня, переговорите с Сулиеном и Пернель. А милорд аббат, я уверен, побеседует с братом Руалдом.

— Предоставьте это мне, — сказал Кадфаэль, — если это возможно.

— Благословляю тебя на это, — сказал аббат Радульфус. — Ступай, найди его в трапезной. Пусть он узнает, что эта история получила свое завершение.

Все так и было сделано еще до наступления вечера.

Они стояли под высокой стеной, в самом дальнем углу кладбища, где в мире и тишине покоились настоятели и монахи, а под низким, еще не осевшим зеленым холмиком лежала пока еще безымянная женщина, обретшая после смерти дом благодаря стараниям монахов-бенедиктинцев.

Кадфаэль и Руалд отправились туда после вечерни, которую в это зимнее время служили рано. Сеял мелкий дождь, оседая на лицах холодной росою. Здесь, у высокой стены, они были одни. Пахло влажной травой, прелыми листьями. Осенняя печаль окутала их своим покровом. Эта печаль была лишена боли, она, скорее, напоминала освобождение души после тяжких испытаний и горьких мучений. И вовсе не было странным, что брат Руалд не выказал большого удивления, узнав, что найденные на Земле Горшечника останки были останками его жены. Он принял как должное, что Сулиен, заботясь о своем старом друге, измыслил лживую историю, чтобы опровергнуть слух о смерти Дженерис. Не возмутило его и предположение, что он никогда не узнает причину ее смерти и почему ее похоронили тайно, без положенных обрядов, до того как останки ее были погребены здесь, на монастырском кладбище. Обет послушания, подобно прочим обетам, выполнялся Руалдом с необычайным, доходящим до экстаза рвением. Все для него было благом. Он не задавал никаких вопросов.

— Вот что странно, брат Кадфаэль, — сказал он, наклоняясь над зеленым дерном, покрывавшим могилу. — Я теперь начинаю отчетливо видеть черты ее лица. Когда я пришел в монастырь, то был похож, на человека, охваченного лихорадкой, и думал лишь о том, что так давно жаждал обрести и обрел наконец. Я позабыл, как выглядела Дженерис, словно она, да и вся моя прежняя жизнь, бесследно исчезла.

— Это бывает, когда слишком долго смотришь на яркий свет, — хладнокровно сказал Кадфаэль.

Он в своей жизни никогда не бывал ослеплен. Во всех поступках он неизменно руководствовался здравым смыслом. В свое время он сделал выбор, выбор нелегкий, все тщательно обдумав и взвесив; он ступил на путь послушания сознательно и шел по нему твердым шагом, по жесткой земле, не воспаряя в заоблачные выси.

— Опыт, в своем роде, отличный, — продолжил он, — но вредит зрению: если долго смотреть на такой свет — можно ослепнуть.

— Но теперь я вижу ее, как никогда, ясно, не такой, как в последний раз — сердитой, ожесточенной, а такой, как прежде, когда мы жили с ней вместе. При этом — молодой! — В голосе Руалда слышалось удивление. — Старое словно вернулось вместе с нею, я вспоминаю дом, печь для обжига глины, домашнюю утварь — все это как будто стоит на том же месте. А дом высится на холме, оттуда видна река и луга за нею.

— Там все осталось в прежнем виде, кроме дома, — сказал Кадфаэль, — Мы только вспахали поле и расчистили кустарник. Тебе, наверное, хотелось бы полюбоваться полевыми цветами и бабочками, что летают летней порой, когда луг весь в цвету? Теперь вдоль борозд вырастет новая трава, и птицы будут распевать свои песни в древесной листве, как и раньше. Да, место это очень красивое.

Они повернули и пошли по мокрой траве к зданию капитула. Влажный сине-зеленый сумрак окутал их, оседая на голых ветвях деревьев.

— Недаром ее нашли в земле, принадлежащей нашему аббатству, — сказал брат Руалд. Голос его из-под капюшона звучал глухо. — Ведь иного заступника у нее не было. Подобно тому, как Святой Ильтуд прогнал свою ни в чем не повинную жену, так и я, без какой-либо обиды, нанесенной мне Дженерис, покинул ее. В конце концов Господь вернул ее, препоручив заботам нашего Ордена, и одарил достойной могилой. Наш настоятель благословил мою покойную жену, с которой я дурно обошелся и которую только сейчас оценил по заслугам.

— Вполне возможно, — ответил Кадфаэль, — наша справедливость подобна отражению в зеркале — левая сторона в нем становится правой, зло предстает добром, добро — злом, порой ангел выглядит как дьявол. Лишь справедливость Господня, приходящая вовремя, не знает ошибок.

Примечания

1

Ребек — старинная трехструнная скрипка.