Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков

То есть по мнению автора староверие в лице Виринеи выполнило свою миссию, оно дало жизнь тем, кто обязательно довершит правое дело, стерев с русской земли богатеев и их прислужников.

Вообще, обнаружить, что заметными действующими лицами революции выступают выходцы из русского старообрядчества, нелегко, так как авторы упоминают об этом вскользь, как о само собой разумеющемся. А между тем, вчитываясь в эти тексты внимательно, можно заметить одно принципиальное обстоятельство: большевиков поддерживают не просто староверы, а преимущественно староверы-беспоповцы; представители поповского согласия, основанного на иерархии и полноценных церковных таинствах, среди героев книг встречаются гораздо реже. И это не случайно: поповцы наиболее близкие по форме и по сути к РПЦ. Они крайне негативно воспринимали беспоповщину, которой были близки совсем иные идеи. В подавляющем большинстве поповцы, как и никониане, выступали сторонниками частной собственности. Известные купеческие магнаты России принадлежали именно к поповщине или вышли из нее. И в земледельческой сфере поповское согласие особенно прочно укоренилось там, где общинная экономика всегда была слаба: в южных районах России, на Украине. Это обстоятельство также зафиксировано советской литературой. В эпопее Михаила Шолохова «Тихий Дон» старообрядческое поповское казачество поддерживает не большевиков, а белогвардейцев. Так, сын крупного помещика Листницкого (антипода Григория Мелехова) служит в белом полку, сформированном из православных господствующей церкви, хотя треть принадлежит к казакам-староверам близлежащих станиц[882]. В одном из эпизодов попавшую в плен группу красноармейцев конвоируют бородачи во главе с вахмистром– старообрядцем[883]. В повести М. Шагинян «Перемена» о событиях Гражданской войны на юге России изображен богатый домовладелец-старообрядец из купцов, обосновавшийся в Ростове-на-Дону. Он сетует на тревожные времена («Бескровных революций не бывает, погодите, еще не то увидите»), винит большевистскую пропаганду: если бы не она, то «республиканский строй в России окреп и привился»[884].

Многочисленные согласия и толки беспоповцев были распространены в Нечерноземной зоне Центра, в северных районах страны, в Поволжье, на Урале, то есть там, где жизнь в некомфортных природных условиях требовала больше коллективных усилий. Беспоповство обеспечивало идейное оформление общинных форм хозяйствования, несло идеалы солидарности, выработанные существованием в этих регионах. Такое понимание жизни вполне согласовывалось с основами социалистического учения. Здесь следует упомянуть об одном любопытном, на наш взгляд, созвучии слова «большевик» и народного понятия «большак», принятого именно в общинной среде. Большак – это человек, имеющий неофициальный авторитет; его функция состояла в поддержании хозяйственного порядка и добрых нравов. Большак вел все дела, распоряжался имуществом, заключал соглашения, но при этом владельцем двора не являлся[885]. Более того, он не обязательно был связан кровными узами с членами конкретного хозяйства. Преобладало выборное начало: большаком становился не старший в роде и не старший по возрасту, а более опытный и расторопный. Причем результаты исследований, посвященных экономической стороне дела, вполне соотносятся с религиозным аспектом: староверы часто именовали своих (подчеркнем, выбираемых) наставников – большаками (и речь идет именно о беспоповцах – поповцы ни когда не называли так своих священников)[886]. Созвучие слов большак и большевик полуграмотным массам, в отличие от современного человека, не казалось случайным. Именно здесь корень несуразной на первый взгляд ситуации, когда народ, охотно признавая власть большевиков, отказывал в доверии коммунистам! Этот парадокс подметил, например, Д. Фурманов в «Чапаеве»[887]; в повести М. Шагинян «Перемена» простые люди называют большевиков, противостоящих белым войскам, большаками[888].

Упомянутые выше советские писатели являются представителями интеллигенции, поддержавшей советскую власть. Они изображали народную жизнь, в которой и отразили староверческое присутствие, как бы со стороны. Однако не меньший интерес вызывает творчество авторов, вышедших из рабоче-крестьянских низов и влившихся в литературу с конца двадцатых годов. Многие из них принадлежали непосредственно к старообрядческой среде, а потому описанные ими реалии и события представляют собой взгляд на повседневность, наполненную, в том числе, и старообрядчеством уже изнутри. Знакомство с их творчеством позволяет лучше осознать, насколько было укоренено последнее в жизни русского простонародья. Федор Гладков, Сергей Семенов, Александр Перегудов, Афанасий Копылов, Иван Макаров, Федор Панферов, Николай Кожин и др. считаются сегодня второсортными писателями. Однако в данной работе нас интересуют не литературные достоинства произведений, а их староверческие истоки.

Роман Федора Панферова «Бруски» был необычайно популярен в довоенный период, хотя его много критиковали. Язык романа переполнен просторечными оборотами и выражениями, что вызвало резкое неприятие М. Горького. Как известно, Панферов много работал над текстом, стараясь сделать его «удобоваримым», и все же в художественном смысле «Бруски» – не «Тихий Дон». Перед читателем разворачивается панорама жизни народных низов, к которым принадлежал сам автор. Мечты староверов о справедливости и взаимопомощи, их критичное отношение к богатству, их вера в новую жизнь – все это воплощено в образе главного героя, красноармейца Кирилла Ждаркина. Вернувшись после войны в родные места, он оказывается во власти хозяйства; страстно пытается разбогатеть, буквально вгрызаясь в землю. Кроме того, он женится на дочери местного богатея Плакущева, и новая родня всячески разогревает его частнособственнические инстинкты. А затем приходит отрезвление: некая вдова просит у Ждаркина картошки в долг, и он отдает ей десятка два полугнилых, ни для чего негодных картофелин. Вдова швыряет ему их обратно. Усовестившись, Кирилл отвозит ей целую телегу овощей, несмотря на протесты жены и тестя[889]. Этот случай кардинальным образом меняет его жизнь: он разводится, порывает с родственниками и уходит в город на завод, а через некоторое время уже коммунистом возвращается обратно, где его избирают председателем сельсовета.

Начинается новый путь Ждаркина. Вместе с товарищами, как и он безразличными к материальному благосостоянию, он пытается объединить сельчан в коммуну. Примечательно, что Панферов описывает их работу в религиозных тонах. Один из сподвижников Ждаркина так комментирует большевистские будни:

«А нам человека надо знать – бородавку срезать и то больно, а мы ноне море проходим. Один ученый доказал: Моисей знал, когда море расходится, и провел свой народ по сухому дну… и то ропот был. Вот и нонче море расходится: большевики зовут по сухому дну пройти, а мы пятимся».[890]

У Ждаркина состоялся ключевой, на наш взгляд, разговор с женой его наставника Сивашева – рабочего, ставшего по сюжету секретарем обкома, а затем и ЦК ВКП(б). Кирилл жалуется на трудности, на непонимание людей, и Мария Сивашева объясняет:

«Люди еще старые, препаршивые. Но от этого не следует падать духом. Надо полюбить их – забитых, паршивых, дрянных…иначе не перестроишь их. А ты сорвался. Ты обозлился. Против кого? Если бы все они были настоящие коммунисты, то здесь делать нечего было бы: они и без тебя бы обошлись».[891]

Читателя подводят к мысли, что в формирующейся жизни любовь к людям (таким, какие они есть) как раз и означает веру. Дед Кирилла всю жизнь верил, что есть на земле место, где «счастье народное закопано», и призывал прорваться «к рекам медовым, берегам кисельным и вообще»[892]. И внук его смог прорваться; осознав свои ошибки и заблуждения, он понял, что счастье заключается в отношении к людям, которые тебя окружают, в служении им.

Многие штрихи, которые Панферов специально не подчеркивает, указывают на то, что действие романа происходит в народной среде, густо пропитанной староверием. Например, некоторые персонажи то и дело произносят «Исусе Христе»[893], а «Интернационал» в исполнении коммунаров звучит как псалом (Панферов, в юности немало времени провел в молельнях и хорошо это знал и чувствовал)[894]. У одного из героев романа Якова Чухляева мать – староверка, «попа в дом не принимает»[895]. Это создает проблемы для его женитьбы, поскольку невеста из православной среды и ее родственники настаивают на венчании церкви. Хотя Яшку Чухляева избирают председателем сельсовета – и это, естественно, почетно, но женитьба на православной явно не идет ему на пользу. По ходу романа он сильно меняется, в нем начинают проявляться дурные качества, и он порывает с прежним кругом. Другие отрицательные персонажи относятся к староверам-поповцам. Кулак Плакущев – бывший тесть Ждаркина – ранее частенько посещал монастыри на Иргизе (известный центр поповского согласия на Волге) для «отдыха души»[896]. Маркел Быков, по сюжету, происходил из семьи потомственных староверов, бежавших в эти края с Верхней Волги. Его предки напутствовали: «Волю не терять и по Писанию жить». Но Маркел ослушался и отошел от веры, «с православием сторговался», «старостой церковным заделался»[897]. А в конце концов он довел до самоубийства родную тетку! Заболев, она продала все свое имущество, вырученные средства передала Маркелу и перед иконой взяла с него слово, что он до гробовой доски будет кормить ее и ухаживать за ней. Тот сдержал данное Богу слово: кормил тетку до гробовой доски, только вот конец ее ускорил[898]. На изображение других служителей РПЦ Панферов тоже не жалел темных красок. Так, священник местной церкви отец Харлампий, прибывши на службу в нетрезвом состоянии, ошарашил прихожан вопросом: «Вы почему тут у меня немытыми в церковь заявились?» В ответ было справедливо замечено: «Его что ль церковь…»[899] Иными словами любое касательство к церковному православию по Панферову так или иначе не приводит ни к чему хорошему.