Взлетная полоса - Анатолий Галиев

Заводили трактора с волокушами, уходили колонной с пилами, топорами, ломами в лес. Батальон сверхспешно бил просеку под будущую железнодорожную ветку к разъезду Петюнино, от Нижних Селезней двадцать четыре версты.

Женское население, хотя и малочисленное, дрогнуло. Девицы кинулись к укладочкам, даже в будни наряжались, выветривали на морозном солнце пронафталииениые бабушкины платки, скрипели лапоточками по снегу мимо военного лагеря. Беспощадно надирали щеки для румянца красным бураком, сандалили брови и ресницы самодельными — из сажи и гусиного жира — подмазками, но передвигались пока плотными стайками. На личные предложения знакомства покуда не откликались, однако не без завлечения голосили частушку:

Мне вопрос не по уму,Я залетку не пойму,То ли я ему мила,То ль винтовка и пила?

Одна Настька Шерстобитова на приход красноармейцев не реагировала — ей было не до них.

Военные еще только устраивались, когда в санях от разъезда по зимнику тоже ранним утром приехал низенький, квадратный человек в очень коротком пальто в крупную красную и синюю клетку, со множеством карманов на клапанах, в коротких штанах, жестких крагах и желтых ботинках на подошвах толщиной в три пальца. На крупной массивной голове его была вязаная шапочка с помпоном. Человек был смугл, и маленькие черные усики его отливали синевой. Он пришел в контору прямо с чемоданом.

Маняша в тот день пришла поздно. Увидела: приезжий сидит за столом и заправляет самопишущие ручки из пузырьков с разноцветными иностранными этикетками. Маняша растерянно осмотрелась, неуверенно пробормотала «здрасте». Он кивнул в ответ, быстрые маленькие глазки весело обежали ее с ног до головы, будто сфотографировали.

— Фамилия? — спросил он с легким кавказским акцентом.

— Щепкина.

— Имя, отчество?

— Марья Семеновна…

— Ты кто? Машинистка?

— Да вот… печатаю! — показала она на машинку.

— Садись и печатай! — приказал он повелительно.

Маняша села.

— «Приказ номер один»! — продиктовал он.

Она начала долбать по клавишам одним пальцем, спешила, сбивалась.

— «Параграф номер один, — продолжал он. Откинув рукав пушистого светлого пиджака, посмотрел на ручной хронометр со множеством стрелок и цифр. — Щепкиной за опоздание на работу объявляю строгий выговор»!

— Да ты кто такой?! — вскинулась она.

— Я? Бадоян! Геворк Нерсесович. Можно — Григорий Николаевич…

— К вашему сведению, — сказала Маняша, распалившись, — я сюда вообще не должна была приходить сегодня! К кому ходить-то? Никакого начальства.

— Ты сколько знаков в минуту печатаешь, Щепкина? — невозмутимо продолжал спрашивать Бадоян.

— Не считала! Я еще учусь!

Он взглянул через плечо на напечатанное, подумал и сказал:

— О'кей! Тогда продолжим! Печатай! «Параграф номер два. Уволить Щепкину М. С. за профессиональную непригодность». Подпись — заведующий производством и исполняющий обязанности управляющего «Ремвоздуха» номер восемь — Бадоян. Дата сегодняшняя!

Маняша нервно засмеялась:

— А как вы меня можете уволить, если я сюда и не поступала?

— А что ты здесь делаешь? — удивился он.

— Добровольно печатаю, осваиваю машинку. Помогаю, когда что нужно.

— Ну и порядки у вас! — поморщился он недовольно. — Бузовые дела! Кто у вас на кадрах?

— А никого, — открыто потешалась над приезжим Маняша.

— На кадры сядешь? — быстро и деловито прикинул он.

— Нет! — заявила она решительно.

В отдел кадров в тот же вечер Бадоян посадил Нила Семеновича.

Поселился Бадоян в доме Мальцева. Особняк он обежал в одну секунду, все обнюхал, обсмотрел и сказал довольно:

— О'кей! Здесь, на втором этаже, оборудуем гостиницу для инженерно-технического персонала! На первом — оффис, то есть контора! И чертежная!

Теткин не успел глазом моргнуть, как Бадоян потащил его осматривать фабрику. Лазали по подвалам, по крышам. Бадоян надел темно-синий рабочий комбинезон и, как мальчишка, заползал во все щели. В котельной даже в давно погасший котел пролез, детальнейшим образом осмотрел топку, колосники, трубы. Вылез довольный.

— Вот что значит из нашего, уральского железа склепано! Можно будет задуть! Ремонтных работ на десять процентов!

Когда он все успевал, никто не мог понять. Катался шариком по Селезням, часто пропадал в батальоне. На четвертый день связисты протянули нитку до уезда, в конторе зазуммерил полевой телефон, Бадоян вышел на связь с Москвой.

В Селезни из окрестных лесов потянулись мужики, взбудораженные глазуновской агитацией. Из Ярославля, Нижнего Новгорода зачастили разведчики от артелей. Ширился и креп слух о большой работе. Но Бадояну пока были нужны не столько грабари, каменщики и плотники, сколько мастера по дереву и металлу, но таких пока было мало.

Инженер Бадоян полгода провел за границей, стажировался на авиазаводе «Фиат» в Италии, потом в Америке на заводе фирмы «Мартин».

— У меня один человек на заводе «Мартин» даже голову пощупал — искал рога! Раз большевик — значит, с рогами и хвостом! Шутил, конечно, но кто-то там и всерьез так думает, — рассказывал Бадоян за вечерним чаем.

Наконец вернулся Щепкин, которого Маняша ждала с нетерпением. С ним явилось человек сорок — ответственные люди из всесоюзного совнархоза, проектировщики, руководство и спецы из «Авиатреста». Они очень громко спорили. Маняша поняла, что мнения разделились — одни были за полную ликвидацию затеи в Селезнях, другие против. Все решила Волга. Сошлись на том, что основные транспортные нагрузки в будущем река может взять на себя. Это дешево и удобно. Новая железнодорожная ветка послужит ей хорошим подспорьем. А главное, что в верховье, как на главной улице России, встанут заводы, которые смогут работать и на Селезни. Если проект авиазавода утвердится, он окажется звеном в неразрывной цепи между металлургическим Уралом и фанерно-древесным Северо-Западом.

Но Маняше было не до высоких проблем. В первую же ночь, стыдясь и гордясь, объявила Дане долгожданную новость. Он растерялся, не сказал ничего. Просто уткнулся ей лицом в голое плечо и благодарно молчал. Она ерошила ему волосы, в первый раз за последние годы думала успокоенно: «То-то… Никуда ты теперь от меня не денешься!»

Со столичными приехала и высокая худая дамочка лет тридцати, как определила придирчивым взором Маняша, но державшаяся по-девичьи прямо, в аккуратной шубке, меховом берете-шляпе, косо падавшем на узкую высокую бровь. Была она молчалива, бледна и задумчива, много ходила по Селезням и почти беспрестанно курила длинные папироски. Селезневские девки следовали за нею неотступно, хотя и на деликатной дистанции. Обсуждали столичную гостью со всех сторон — ценили не только городскую моду, но и стать ее, и редкостный зелено-синий цвет глаз, и стройные ноги с узкими «шиколками» в не по-зимнему легких полуботинках из тонкой кожи. Как и Маняша, все в Селезнях решили, что дамочка — «инженерша» и состоит при ком-то из столичных приезжих. Но гости уехали, а дамочка осталась. Теткин уступил ей свою комнату, охотно с нею разговаривал. Маняша считала, что это он из молодого мужского интереса.

Как-то Маняша подстригала Щепкину портновскими ножницами отросшие волосы, ворчала, что не нашел в Москве времени на парикмахерскую. Щепкин сидел, закутанный в простынку, и благодушно отбрехивался. Кто-то тихонечко стукнул в дверь, и вошла и вежливо встала у притолоки городская дамочка. Нервно хрустнув длинными пальцами в маникюре, сказала:

— Даниил Семенович, если не возражаете, я постараюсь вам и в чертежной быть чем-нибудь полезной. В бюро у Томилина я приобрела кое-какой опыт!

Щепкин вскочил, путаясь в простынке:

— Вот, познакомься, Маша! Это товарищ Голубовская!

Маняша строго поджала губы, церемонно подала ладошку лодочкой, сухо произнесла:

— Рады познакомиться.

Про себя же подумала с неприязнью: «Интересно, какой у тебя опыт? И где это ты к моему Даньке успела подкатиться?»

Голубовская не заметила ее тона. Как всегда, думала о чем-то своем… Но работником оказалась превосходным. Бадоян только крякнул, когда она села за машинку и ударила очередью, как из «максима».

— О'кей! — восхитился он.

На совещании, что он созвал в нижней зале мальцевского особняка, Ольга Павловна сидела за отдельным столиком с блокнотом, записывала выступавших. Их было очень много, Маняша поила всех чаем. Стаканов не хватало, и чай пили по очереди. Поднося Голубовской, заглянула в ее блокнот. Та сыпала непонятные закорючки — стенографировала. Ревниво подумала: «Образованная!»

Бадоян встал, погладил ершистую голову, сказал:

— Будет здесь авиазавод, не будет — пока дело темное! Да и не наше это дело — капитальное строительство. Мы существуем пока как авиамастерская, которой тоже фактически нету, но ее надо оборудовать как полагается. Будем задувать котельную, ремонтировать и готовить цеха и одновременно начинать в них работу над амфибией! Шестого июля должны быть готовы два экземпляра нашего гидросамолета! («Ишь ты, уже «нашего», а он же Данин!» — с обидой подумала Маняша.) Объявляю распределение обязанностей: Щепкин — общее руководство и рабочие чертежи, Теткин — расчеты, Бадоян, то есть я, — производство! На сегодня — все! Членов партии прошу остаться!