Мои Турки - Тамара Заверткина

— Баба! Баба! Уа!

Это значит, ура!

Мы все привыкли к бабе Варе, а она к нам, как к членам своей семьи. Родных у нее не было, сын сидел в тюрьме. Так она и осталась жить у нас, заходя иногда в свой дом за чистым бельем. Между всеми нами никогда не было никаких трений, она восторгалась дружбой. Но от двойной платы она все равно не отказывалась, хотя видела, что нам не так уж легко, знала, что мы помогаем в Куйбышев и понемногу откладывали деньги хоть на скромные подарки ребятам в честь защиты дипломов и окончания института.

Выручало черчение. Как же здорово ночью работается! Полная тишина, вроде и голова еще светлая, спать не хочется — все получается здорово.

Но очень сердилась Люда. Она знала, что после переутомления у меня устает голова, закладывает в груди, болит крестцовая область. Одним словом, начинается обострение. Но ведь пока не болит, а работа движется, ни о чем больше и не думаешь. Я очень любила чертить, пожалуй, не меньше, чем шить. Шила простенькие вещи: халатики себе, Люде, Вале, маме Кате.

Продолжала студенческие работы выполнять украдкой и в тресте, все равно с основной работой справляюсь, и чертежей у меня больше, чем у остальных конструкторов. Начальство, наверняка, знало, но замечаний не делало.

Шла зима. Баба Варя вдруг сказала, что к ней скоро приедет дочь и нас, пожалуй, она оставит. Я расстроилась. Ну где я найду няньку? Предложили ей доплату, понимая, что приезд дочери — это предлог. Никто к ней, конечно, не приезжал.

На Новый год у Люды был в институте концерт, бал-маскарад. Часто репетировали дома, Саше нравилось.

Концерт удался, Снегурочка у Люды получилась удачная. Люда осталась довольна, пела, много танцевала.

По окончании института Игорь и Валя приехали к нам и забрали Сашеньку.

Глава 8. На пенсии

После отъезда ребят все в доме стало непривычно тихо и грустно. Тяжелее всего было расставаться с Сашей. Набралось и много каких-то вещей, Сашиной одежды. Люда поехала провожать их прямо до Самары.

По привычке я некоторое время продолжала делать дипломы, но вскоре пришлось оставить: я выдохлась. Временами самочувствие было такое плохое, что я не в состоянии была дожидаться выходного дня. Чем поможет врач? На что я пожалуюсь? Устала? Но это не болезнь. И будучи дисциплинированной прежде, теперь частенько в предвыходной день я не выходила на работу. Пусть ставят в табель что хотят, пусть ругают, пусть будет, что будет. Ну не было сил работать, словно вся я выработалась. Но, отлежавшись, в понедельник чувствовала себя лучше и работала.

Однако, начиналось лето, а с ним и жара. Комаров, начальник отдела, видел, что я изнемогаю, из-за трудного дыхания лицо становилось кумачовым. Он с третьего этажа перевел меня работать на первый, где прохладнее, там пол цементный. Прохлада состояние слегка облегчала, но несколько раз в неделю в этой комнате печатали чертежи, и приходилось дышать парами аммиака.

У меня давно была болезнь позвоночника, но я этого не совсем понимала, все сводя к одной лишь усталости.

С превеликим трудом дождалась отпуска и уехала в Турки. Там уже отдыхал и Игорь с семьей. Состояние здоровья у меня ухудшалось, начались пояснично-крестцовые боли, и мне пришлось дней через пять уехать назад. Ребята уезжали в Самару, мне удобнее было ехать с ними, так как одной мне было бы не добраться. Обезболивающие уколы делали медики «скорой», соседка Вера Алекаева, в Самаре — наша Валя. Ничто не помогало. Игорь проводил меня до самого Орска.

Амбулаторное лечение не помогало, состояние ухудшалось, падало давление, начались рвоты. Приезжала одна «скорая» за другой, и вскоре положили в больницу с диагнозом: обострение шейного остеохондроза и коронарная недостаточность.

Были непрекращающиеся головные боли, сопровождающиеся рвотой, давление шестьдесят на сорок. В больнице ко всему прочему присоединился грудной остеохондроз.

Пролежала в стационаре два месяца и столько же потом поддерживала постельный режим дома. До пенсии оставалось меньше года, и на работу я уже больше не вышла. Мне шел пятьдесят пятый год.

Вскоре подошел срок пенсии.

Многие люди, уходя на заслуженный отдых, страдают, тяжело расстаются с производством. Я не страдала, хоть Бог тому судья: я любила чертить. Но я словно выработалась, словно вся опустошилась.

Начиная с первого класса пятерки с неба не сыпались — это труд; повышенная стипендия в институте при систематическом послевоенном недоедании — тоже колоссальный труд. Будучи дисциплинированной с детства, не могла халтурно работать на производстве, получая за свой труд благодарности, одну медаль за другой, выполняя добросовестно все общественные поручения. Не малый шрам на сердце оставила семейная трагедия, когда не знаешь, бросят тебя завтра с детьми или нет, и страшишься за то, чтоб детям не пришлось повторить мое детство, воспитываясь у бабушки и живя с чужими отцами. И умом, и сердцем я обо всем догадывалась и страдала, не подавая вид чужим. И, наконец, не так уж порою легко было одной вырастить детей, кроме алиментов, не получая ни малейшей помощи; дать детям высшее образование, воспитать так, чтоб ими везде гордились. Я, конечно, не знала, как надо воспитывать, просто считала, что нужно быть самой во всем примером. Не рассчитала силы, надломилась.

Теперь они выросли. А я на пенсии. Пенсия по тому времени была приличная — «потолок», сначала сто двадцать рублей, чуть позже сто тридцать два. А цены на все были низкие: буханка самого белого хлеба — девятнадцать копеек, литр молока — двадцать копеек, килограмм сахара — семьдесят восемь копеек, килограмм муки высшего сорта — сорок одна копейка.

На пенсию можно было жить безбедно. Летом каждый раз ездили в Турки. Билет до Турков стабильно, десятилетия, стоил десять рублей девяносто копеек. Магазины были завалены всевозможными тканями, их уценяли в специальных уцененных магазинах.

Безостановочно работали заводы, как правило, в три смены шло строительство, на три смены мы всегда и составляли календарные графики; куда ни глянешь, леса строительных кранов, кругом новостройки. По всему городу, как и по всей стране, были расклеены объявления о том, что на каждое предприятие требовались новые и новые рабочие.

Игорю после защиты диплома предложили остаться работать в стенах своего же института на кафедре прочности, Валя получила направление на авиационный завод в Куйбышеве. Квартиры на первых порах не было, снимали частную, но вскоре получили комнату. Зарплаты у них были, как и у всех начинающих специалистов, мизерные, и материально мы им по возможности продолжали помогать. А они нам, отрывая последнее от себя, присылали мясо, так как в Орске в ту пору с мясом было плоховато. Понимая, что у них так многого еще нет, мы не делали дорогих подарков. Люда покупала и посылала то, в чем они нуждались в первую очередь: ей доставляло удовольствие покупать детские трусики, маечки, голь-фочки, костюмчики, ну, и иногда зимние пальтишки, шапочки. Услышав на работе, что в «Детский мир» завезли что-то новенькое, Люда спешила туда, и, счастливая, приносила домой то сандалики для мальчиков, либо свитерочки. Это была самая обыденная одежда, но она была необходима, так как начинали свою жизнь ребята с нуля.

Иногда мы пытались помочь и взрослым, помочь от всей души: купить Игорю на костюм, шапку, Вале на платье, помочь деньгами. Каждый родитель радуется, когда приобретет своему ребенку какую-нибудь обнову. Но ребята часто пытались отказываться от помощи, сердились, грозились чуть ли не вернуть назад. С одной стороны — они стеснялись, воспринимали это как унижение, а с другой стороны им всегда приятно приобрести что-то лично самим.

Но я их успокаивала:

— Разбогатеете, тогда вы нам будете помогать. Валя только усмехалась:

— Уж мы разбогатеем!..

Саше исполнилось два года, и его привезли к нам погостить. Он уже разговаривал, но многие буквы выговаривать не мог. Однако, обладая прекрасной памятью, знал наизусть всего Корнея Чуковского. На магнитофонную пленку мы записали «Доктора Айболита», «Фе-дорино горе», «Тараканище».

Мама Катя, как это было прежде в каждую зиму, не приезжала уже несколько лет подряд. Ей было уже около восьмидесяти лет. Но летом мы непременно ездили в Турки, и ждала она необычайно, уже с самого начала весны в каждом письме сообщала о своем нетерпении увидеться.

Первые дни она была с нами очень радостной. Но стоит нам вспомнить о расписании поездов или еще о чем-либо подобном, она грустнела:

— Я на вас и не насмотрелась, а вы уже о дороге ведете речь.

— Мама, а поедем с нами в Орск недельки на две. Потом Люда тебя привезет или Игорь.

— Ой, да я с радостью! — и лицо ее расцветало.

Однако, за несколько дней до назначенного дня отъезда ее часто заставали в слезах. Она не хотела нас огорчать, но мы догадывались, что папа Сережа был категорически против ее поездки, и она потом говорила: