Город солнца - Дэвид Ливайн

Но неожиданно для него самого с ним случилась перемена, наступило его «пробуждение». Оно совпало с его желанием перечитать классику. В трудах Сократа он наткнулся на концепцию «царя-философа». И хотя этот термин был не совсем приемлем для такого скромного человека, как он, дон Рамон осознал его истинность. Он сделал для себя вывод, что отдельно взятый человек может прожить жизнь в соответствии с заповедями высшего порядка, даже если все остальное вырождающееся общество не в состоянии их постичь. И вот теперь мало кто из окружающих знал или хотя бы догадывался о том, как ему удалось столь хорошо сохраниться. Эта тайна направила его размышления к мыслям о рубайо.[29]

За эти годы он повидал немало «жеребят». Сейчас всех этих мальчиков и не вспомнишь. Для большинства из них кратковременность пребывания у Понсетерры и неизбежное ухудшение здоровья делали невозможными длительные отношения. Это удручало. И все же были три мальчика, которые сыграли немаловажную роль в его жизни. Один прожил у него несколько недель, второй — уже месяцы, а третий — годы. Только эти трое могли стать его настоящими последователями. Еще в Древней Греции интеллектуальное общение между учеными мужами и их молодыми учениками и физическая составляющая этих отношений были сильнее любых других уз. И хотя многие мужчины заблуждаются, думая, что женщины, рожая от них детей, прокладывают им путь в бессмертие, у дона Рамона было собственное мнение на этот счет — жизненные силы он черпал у своих воспитанников.

Но, к сожалению, эти трое упустили свой шанс. Один из катамитов[30] покончил с собой. Даже сейчас дон Рамон видел бледный утренний свет в комнате мальчика, которого он обнаружил повесившимся на простыне. Второго, увы, пришлось наказать за нарушение дисциплины. А третий, о котором он сожалел больше всего, просто исчез, растворился в воздухе, и дон Рамон никогда о нем больше не слышал. Скорее всего он сгинул где-нибудь в пустыне. Страдания, которые эти события причинили дону Рамону, были слишком велики, чтобы он мог идти и дальше по избранному им пути. Но через некоторое время он почувствовал, что стареет, увидел покрытые паутиной кривые пальцы смерти, протянутые к нему, и понял, что нужно продолжать однажды начатое. Его призвание к развитию, к тому, чтобы стать идеальным человеком, каким он виделся великому Платону, снова дало о себе знать.

Поэтому несколько лет назад он начал скрупулезные поиски нового молодого спутника, который поможет ему навсегда победить смерть. Но, несмотря на создание сложной инфраструктуры (а следует признать, что его талант бизнесмена при этом никуда не делся и даже в таком тонком деле извлечение прибыли имело для него первостепенное значение) и целую сесть «пауков», которые ползали по всему земному шару, прилагая максимум усилий в поисках описанного им индивидуума, он уже почти оставил надежду его найти. До того момента, пока ему не привезли блондинчика.

Дон Рамон сделал глоток риохи. Вино было немного терпковатое. Он не очень любил молодые вина. Он не знал, как зовут рубайо, потому что никогда не интересовался их именами, не знал он и откуда его привезли. Все это нисколько не интересовало дона Района. Он видел — этот светится изнутри. Кто-то может подумать, что престарелого дона очаровали светлые волосы и белая кожа, но это было глупое, поверхностное предположение, которое могли сделать только непосвященные. Он обладал другим, исключительным качеством. Дон Рамон часами сидел с мальчиком в темноте. Общаться с ним, не зная языка, было трудно, но это не имело никакого значения. От него исходила такая аура, что слова были не нужны. Здесь речь шла о вечности. Даже просто находясь в одной комнате и дыша с ним одним воздухом, Понсетерра впитывал исцеляющую юность рубайо. Шанс, впрочем, был невелик, как и всегда. Чтобы не допустить ошибки, дон Рамон был с ним чрезвычайно осторожен, берег его и ждал только признаков молчаливого согласия, которое станет началом не только физического, но и духовного союза, призванного омолодить его. Прошло уже много месяцев, а он все еще терпеливо ждал. Он использовал других, чтобы удовлетворить свои плотские потребности, и, как всегда, после этого чувствовал себя невероятно молодым, энергичным. Но при этом ощущал и отвращение… Он не хотел осквернить этим рубайо. Нет, с ним он хотел только по обоюдному желанию. Если это у него получится, его ожидает вечная жизнь.

Его размышления были прерваны появлением на веранде еще одного человека. Послышалось покашливание — то ли из вежливости, то ли из-за хронического заболевания. Затем по плитке зашаркали ноги, обутые в дешевые туфли на тонкой подошве. Выбор подобной обуви Понсетерра мог объяснить только плохим вкусом, потому что своим служащим он платил достаточно, чтобы хватало на хорошую обувь. Это был Эстебан.

Эстебан Карнера выглянул из-за растения в кадке и, увидев, что хозяин закончил трапезу, подошел к нему.

— Дон Рамон, — начал он скрипучим голосом, звук которого эхом отражался от глинобитных стен двора. Свои дурные манеры Эстебан с лихвой компенсировал собственной полезностью и практичностью. Он был высоким и жилистым, напоминая бойцового петуха, и всегда ходил на цыпочках. Все его лицо изрыли оспины и шрамы, поэтому, когда дело доходило до рукоприкладства, особенно беречь ему было нечего. Со временем дон Рамон понял, какой это плюс.

— Да, Эстебан…

— В городе появились мужчины, они ходят в разные места.

— И?..

— Они ничего не покупают, только смотрят и спрашивают о других вещах.

Понсетерру это особо не беспокоило. Клиенты бывают разные, и ведут они себя тоже по-разному.

— А какие мужчины? Клиенты?

— Нет, дон Роман. Они с Севера.

ГЛАВА 34

Еще два дня были потрачены на поиски, а два вечера — на выпивку. Они решили, что Виктора больше не увидят. Весь третий день они валялись на кроватях в своем дрянном номере, пили привезенную с собой воду, запасы которой постепенно заканчивались, подсчитывали тающие деньги и смотрели игры национального чемпионата по футболу, которые часами показывали по их крохотному телевизору. В желудках у них бурчало, но есть совсем не хотелось.

— Этот мескаль здорово бьет по мозгам, — буркнул Пол.

— Прямо как мул, — согласился с ним Бер.

Они выгнали пришедшую прибраться горничную и лениво дремали под крики студентов находившегося по соседству колледжа, которые, судя по всему, развлекались застольными играми — наверное, играли в турбо-четвертаки или в пив-понг.[31]

Наконец солнце, пробивавшееся через драные шторы, стало постепенно уходить, и они начали подавать признаки жизни.

— Я в душ, — сказал Пол, вставая с кровати.

— Я за тобой.

Вечером они отправились в кафе, завсегдатаями которого успели стать. Поели, заказали кофе и принялись ждать. Через полчаса на пороге появился Виктор. Если его и обидело то, как с ним обошелся Бер, виду он не показывал. Свистнул им, махнул рукой, и Пол с Бером пошли за ним по улицам, пару раз срезая путь через задние дворы. Молча подошли к старому, заляпанному грязью пикапу «тойота», на капоте которого, сгорбившись, сидел мужчина. При их появлении он выпрямился. Жилистый и гибкий, как солист панк-группы, похожий на лысого орангутанга.

— Это Эрнесто, — представил его Виктор, — мой двоюродный брат.

На носу Эрнесто, несмотря на время суток, сидели очки в серебристой оправе с синими стеклами. Он легко соскользнул с капота и прочно приземлился на обе ноги. Все обменялись рукопожатиями.

— Как дела? — начал Бер. — Вы хотите что-то нам показать? — Эрнесто неопределенно пожал плечами. — Вы можете заработать, не переводя никого через границу.

«Продавец птиц» внимательно посмотрел на них — наверное, думал, что они полицейские, — но ему позарез нужны были деньги.

— Вы ударить моего кузена, — сказал Эрнесто. Бер разозлился, но мексиканец быстро добавил: — Вы не бить меня, иначе проблемы. — Бер сверкнул глазами, но ничего не сказал. — Я отвезу вас. Садитесь. — Он показал на кузов пикапа.

— Мы поедем за вами на своей машине, — сказал Бер, которому все это не нравилось.

— Тогда не ехать.

Эрнесто сел в машину и завел двигатель. Бер с Полом переглянулись и полезли в кузов.

Старый, разбитый асфальт сменился грунтовой дорогой, а воздух, густой и зловонный, со всеми «ароматами» города и окружающих его предприятий, — прохладой и свежестью. На фоне темно-синего ночного неба виднелись силуэты кустов полыни и можжевельника. Они сидели на полу кузова, облокотившись на крылья колес, низко наклонив головы, — в лицо им дул сильный ветер. Машина подпрыгивала на каждой выбоине, а жесткая подвеска услужливо передавала удары их позвоночникам.

Бер заговорил очень тихо, но так, чтобы Пол мог его слышать: