Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Артур Дойл

Я вытер слезы с глаз и рассказал ему о том, как промчался через Суассон, прошмыгнул мимо дозора драгун, принял участие в бою с казаками, наткнулся в винном погребе на графа Боткина. Я не забыл упомянуть о том, как переоделся в русский мундир, как убил в поединке казацкого офицера и как в завершение чуть было не погиб от руки французского драгуна. Император, Бертье и Макдональд слушали с выражением искреннего изумления на лицах. Когда я закончил, Наполеон приблизился и ласково ущипнул меня за ухо.

– Надо же, – произнес он. – Забудьте обо всем, что я сказал. Мне следовало довериться вам. Можете идти.

Я повернулся к выходу. Рука моя уже легла на дверную ручку, когда император приказал остановиться.

– Позаботьтесь, – сказал он, обращаясь к герцогу Тарентомскому, – чтобы бригадир Жерар получил почетную медаль. Хотя у него самая непробиваемая в армии башка, но зато самое храброе сердце.

8. Как бригадира искушал дьявол

Приближается весна, друзья мои. Я вижу, как зеленые острые ростки снова пробиваются на каштанах, а посетители кафе усаживаются за столиками поближе к солнечному свету. Сидеть там намного приятнее, но я не желаю рассказывать свои истории всему городу. Вы слышали о подвигах, которые я совершил в чине лейтенанта, командира эскадрона, полковника и командира бригады. Но теперь я стал чем-то более важным и высоким. Я стал историей.

Если вы читали о последних годах императора, проведенных на острове Святой Елены{102}, то должны знать, что он снова и снова обращался к своим тюремщикам с мольбой: отправить одно-единственное письмо на волю, которое не будет ими прочитано. Император просил об этом много раз. Взамен он обещал, что сам позаботится о своем содержании и избавит таким образом британское правительство от излишних расходов. Но его стражи знали, как опасен этот бледный упитанный господин в соломенной шляпе, поэтому не посмели пойти навстречу его просьбе. Многие задавались вопросом: кому же хотел написать император, с кем собирался поделиться своими тайнами? Некоторые предполагали, что он желал написать жене и тестю, кто-то был уверен, что адресатом Наполеона должен был стать император Александр{103}, а кому-то казалось – что маршал Сульт. Что вы скажете, друзья, когда узнаете, что именно мне, мне, бригадиру Жерару, хотел отправить письмо император? О вашем покорном слуге, живущем на скромную пенсию в сто франков – только чтобы не умереть с голоду, император не забывал до конца своих дней. Он с радостью отдал бы свою левую руку за то, что ему бы разрешили пятиминутное свидание со мной. Сегодня я расскажу вам, как это вышло.

В битве при Фер-Шампенуз новобранцы в домашних блузах и деревянных сабо показали себя таким образом, что наиболее дальновидные из нас начали понимать: все кончено. Запасы снаряжения враги захватили во время битвы. Мы остались с молчащими пушками и пустыми зарядными ящиками. Кавалерия также находилась в плачевном состоянии. Моя бригада была уничтожена при атаке на Краон. Затем пришло известие о том, что враги захватили Париж, а парижане напялили белые кокарды на шляпы. Но самым страшным оказалось известие о том, что корпус Мармона переметнулся к Бурбонам{104}. Мы переглядывались и спрашивали друг друга: сколько еще наших генералов обратят оружие против нас? На стороне врага уже оказались Журдан{105}, Мармон, Мюрат, Бернадот{106} и Жомини{107}. Хотя никто особо не переживал по поводу Жомини: он всегда владел пером лучше, чем саблей. Мы были готовы сражаться со всей Европой, но, кажется, пришло время, когда против нас обернулась половина Франции.

После долгого, форсированного марша жалкие остатки Великой Армии добрались до Фонтенбло: корпус Нея, корпус моего кузена Жерара и корпус Макдональда – всего двадцать пять тысяч человек, в том числе семь тысяч гвардейцев. Но при нас оставалась слава, которая стоила пятидесяти тысяч солдат, и наш император, который был дороже пятидесяти тысяч. Наполеон находился среди нас: невозмутимый, улыбающийся и уверенный в себе. Он не расставался с табакеркой и поигрывал хлыстом. Никогда в дни его великих побед я не восхищался им так, как во время французской кампании.

Однажды вечером я в компании нескольких офицеров пил сюренское вино. Я упомянул о сюренском вине лишь для того, чтобы показать, что тогда для нас настали нелегкие времена. Неожиданно посыльный от Бертье сообщил, что маршал желает меня видеть. Когда я говорю о своих старых товарищах по оружию, то оставляю те цветистые иностранные титулы, которые они получили за боевые заслуги. Титулы годятся при дворе, но я ни разу не слышал, чтобы их употребляли в лагере. Мы не могли забыть имена Нея, Раппа или Сульта. Они звучали в наших ушах как победные фанфары. Так вот, Бертье послал адъютанта, чтобы сообщить, что желает видеть меня.

Покои генерала находились в самом конце галереи Франциска Первого{108}, недалеко от покоев императора. В приемной ожидали два моих хороших знакомых: полковник Депьен из Пятьдесят седьмого линейного полка и капитан Тремо – из стрелкового. Оба были старыми солдатами: Тремо участвовал еще в египетской кампании. Оба пользовались уважением в армии за храбрость и умение обращаться с оружием. Рука Тремо несколько сдала от возраста, но Депьену в армии не было равных, кроме, конечно, меня. Он был невысокого роста, на три дюйма ниже нормального мужчины (именно на три дюйма он был ниже меня), но трижды с саблей и коротким кинжалом выстоял против меня во время занятий по фехтованию в Веронском зале в Пале-Рояль{109}. Сами понимаете, когда трое таких людей, как мы, очутились в одном помещении, то сразу учуяли, что нас ждет что-то серьезное. Когда на столе стоит блюдо с латуком{110} и заправкой, ясно, что будет приготовлен салат.

– Клянусь своей трубкой! – сказал Тремо по-солдатски грубо. – Уж не ожидается ли прибытие троих сторонников Бурбонов?

– Принц де Нешатель желает видеть бригадира Жерара, – произнес появившийся в дверях лакей.

Я отправился вслед за лакеем, оставив двух своих товарищей изнывать от нетерпения. Лакей провел меня в небольшую, изящно обставленную комнату. Бертье сидел за небольшим столом. В его руке было перо, а перед ним лежала раскрытая тетрадь. Он выглядел уставшим и неряшливым, вовсе не похожим на того Бертье, который всегда являлся образцом щеголеватости для всех офицеров Великой Армии. Еще не так давно он заставлял офицеров рвать на себе волосы, когда оторачивал ментик простым мехом в одну кампанию, а каракулем – в другую. На чисто выбритом лице генерала застыло выражение тревоги. Когда я вошел, он окинул меня бегающим, беспокойным взглядом.