Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Коллективный сборник

232. «Далекий сорок первый год…»

Далекий сорок первый год.Жара печет до исступленья.Мы от границы на восходТоптали версты отступленья.

Из деревень, в дыму, в пыли,Шли матери, раскинув платы.Чем мы утешить их могли,Мы, отступавшие солдаты?

Поля, пожары, пыль дорог,Короткий сон под гулким небом,И в горле комом, как упрек,Кусок черствеющего хлеба.

233. Вступление

Фронтовая старая тетрадкаКровью перемочена в бою.Как упрямства русского разгадку,Я тебя огласке предаю.Воскреси задымленные даты,Допиши сегодня до концаСветлый облик русского солдатаДо последней черточки лица.Встанет он не витязем из сказки,Побывавшем тыщу раз в боях.С автоматом, в запылённой каске,В кирзовых армейских сапогах.

НИКОЛАЙ МАЙОРОВ

Николай Петрович Майоров родился 20 мая 1919 года в деревне Дуровка Сызранского уезда Симбирской губернии (ныне Сызранского района Самарской области) в крестьянской семье. С 10 лет он жил в Иванове. В 1937 году после окончания средней школы Н. Майоров поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года параллельно Снимался и в Литературном институте им. Горького в творческом семинаре П. Антокольского. Его стихотворения в течение 1937—1940 годов печатались в университетской многотиражной газете.

Летом 1941 года Н. Майоров в составе студенческого отряда университета принимал участие в строительстве оборонных сооружений под Ельней, а 18 октября ушел добровольцем на фронт. 8 февраля 1942 года политрук пулеметной роты Н. Майоров был убит в бою на Смоленщине. Похоронен в деревне Баренцево, недалеко от Гжатска.

Н. Майоров посмертно награжден мемориальной медалью конкурса им. Н. Островского, проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия».

234. История

Она пропахла пылью вековою,Ветрами лет. И ныне на меняГладит бумагой древней гербовою,Случайно уцелевшей от огня.А было всё: И зябких листьев вздохи,И сабель свист, и шепот конопли.Как складки лба, изрытые отрогиЛегли в надбровья сплюснутой земли.

Прошли века. Но ночью вдруг я внемлю:Вновь душу рвет нам азиатский гик…И тишина… И падают на землюМои густые, твердые шаги.

235. Взгляд в древность

Там — мрак и гул. Обломки мифа.Но сказку ветер окрылил:Кровавыми руками скифаХватали зори крой земли.

Скакали взмыленные кони,Ордой сменялася ордаИ в этой бешеной погонеБоялись отставать года…

И чудилось — в палящем зноеКоней и тел под солнцем медьНе уставала над землеюВ веках событьями греметь.

Менялось всё: язык, эпоха,Колчан, кольчуга и копье.И степь травой-чертополохомПозарастала до краев.

…Остались пухлые курганы,В которых спят богатыри,Да дней седые караваныВ холодных отблесках зари.

Ветра шуршат в высоких травах,И низко клонится ковыль.Когда про удаль СвятославаРучей журчит степную быль, —

Выходят витязи в шеломах,Скликая воинов в набег.И долго в княжеских хоромахС дружиной празднует Олег.

А в полночь скифские курганыВздымают в тень седую грудь.Им снится, будто караваныК востоку держат долгий путь.

Им снятся смелые набеги,Скитанья, смерть, победный рев,Что где-то рядом печенегиСправляют тризну у костров.

Там — мрак и гул. Обломки мифа.Простор бескрайный, ковыли…Глухой и мертвой хваткой скифаХватали зори край земли.

236. Весеннее

Я шёл весёлый и нескладный,Почти влюблённый, и никтоМне не сказал в дверях парадных,Что не застёгнуто пальто.

Несло весной и чем-то тёплым,А от слободки, по низам,Шёл первый дождь,Он бился в стёкла,Гремел в ушах,Слепил глаза,Летел,Был слеп наполовину,Почти прямой. И вместе с нимВступала боль сквозная в спинуНедомоганием сплошным.

В тот день ещё цветов не знали,И лишь потом на всех углахВразбивку бабы торговали,Сбывая радость второпях.Ту радость трогали и мяли,Просили взять,Вдыхали в нос,На грудь прикладывали,Брали,Поштучно,ОптомИ вразнос.Её вносили к нам в квартиру,Как лампу, ставили на стол,—Лишь я один, должно быть, в миреСпокойно рядом с ней прошёл.

Я был высок, как это небо,Меня не трогали цветы,—Я думал о бульварах, где быМне встретилась случайно ты,С которой я лишь понаслышке,По первой памяти знаком, —Дорогой, тронутой снежком,Носил твои из школы книжки….

Откликнись, что ли!Только ветерДа дождь, идущий по прямой…А надо вспомнить —Мы лишь дети,Которых снова ждут домой,Где чай остыл,Черствеет булка…Так снова жизнь приходит к намПоследней партой,Переулком,Где мы стояли по часам…

Так я иду, прямой, просторный,А где-то сзади, невпопад,Проходит детство, и валторныСловами песни говорят.Мир только в детстве первозданен,Когда, себя не видя в нем,Мы бредим морем, поездами,Раскрытым настежь в сад окном,Чужою радостью, досадой,Зеленым льдом балтийских скалИ чьим-то слишком белым садом,Где ливень яблоки сбивал.

Пусть неуютно в нем, неладно,Нам снова хочется домой,В тот мир простой, как лист тетрадный,Где я прошел, большой, нескладныйИ удивительно прямой.

237. Отцам

Я жил в углу. Я видел только впалостьОтцовских щек. Должно быть, мало знал.Но с детства мне уже казалось,Что этот мир неизмеримо мал.

В нем не было ни Монте-Кристо,Ни писем тайных с желтым сургучом.Топили печь, и рядом с нею приставПерину вспарывал литым штыком.

Был стол в далекий угол отодвинут.Жандарм из печки выгребал золу.Солдат худые, сгорбленные спиныСвет заслонили разом. На полу –

Ничком отец. На выцветшей иконеКакой-то бог нахмурил важно бровь.

Отец привстал, держась за подоконник,И выплюнул багровый зуб в ладони,И в тех ладонях застеклилась кровь.

Так начиналось детство…Падая, рыдая,Как птица, билась мать. И наконец,Запомнилось, как тают, пропадаютВ дверях жандарм, солдаты и отец…

А дальше – путь сплошным туманом застлан.Запомнил только пыли облака,И пахло деревянным масломОт желтого, как лето, косяка.

Ужасно жгло. Пробило всё навылетЖарой и ливнем. Щедро падал свет.Потом войну кому-то объявили,А вот кому – запамятовал дед.

Мне стал понятен смысл отцовских вех.Отцы мои! Я следовал за вамиС раскрытым сердцем, с лучшими словами,Глаза мои не обожгло слезами,Глаза мои обращены на всех.

238. Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты.На бугорке, где гроб землей накрыли,Как ощущенье вечной высоты,Пропеллер неисправный положили.

И надписи отгранивать им рано –Ведь каждый небо видевший читал,Когда слова высокого чеканаПропеллер их на небе высекал.

И хоть рекорд достигнут ими не был,Хотя мотор и сдал на полпути, –Остановись, взгляни прямее в небоИ надпись ту, как мужество, прочти.

О, если б все с такою жаждой жили!Чтоб на могилу им взамен плиты,Как память ими взятой высоты,Их инструмент разбитый положилиИ лишь потом поставили цветы.

239. Торжество жизни