Сержант милиции (Часть 1) - Иван Лазутин

Наташа подошла к цветку и склонилась над распустившимся бутоном. "Японская", - подумала она и, вдыхая тонкий аромат розы, мысленно унеслась далеко-далеко, на восток, к солнцу, туда, где в Тихом океане растянулась цепочка островов, которые она изучала в школе по географии. Случайно взгляд остановился на сером блокноте, лежавшем на столе. На корке было написано "Дневник практиканта". Наташа раскрыла блокнот и начала листать. Первые двадцать страниц были строго расчерчены колонками сверху вниз. Каждая колонка обозначала свое: "Дата", "Что сделано", "Примечание". На первой страничке было написано: "28 июня. Приступил к расследованию по делу об ограблении Северцева. Допросил потерпевшего. Разработал план поисков кондукторши". Графа "Примечание" оставалась пустой.

Ниже было написано: "29 июня. Весь день провел в поисках кондукторши. Проверил два трамвайных парка, и все безрезультатно. Кондукторша не найдена". Графа "Примечание" по-прежнему пустовала.

Еще ниже тем же твердым, отрывистым почерком: "30 июня. Кондукторша найдена. Обнаружено место преступления. Изъяты следы преступления: расческа, мундштук, окровавленные платки. Все отправлено на экспертизу. Собаки след взяли, но он оборвался у остановки такси. Вот где начинаются запорошенные следы".

Дальше никаких записей не было.

"Вечером он запишет сюда еще что-то. Только об этом я уже не узнаю. Не узнаю никогда". Наташа принялась вяло листать блокнот. Во второй половине его увидела обрывистые, написанные наспех, строки:

"Салют! Браво! Толик взят. Сатанински упрям - запирается. Морочит голову и чертовски неглуп. Говорил с его соседкой (ее прозвали "иерихонская труба"). Сказала, что позавчера приходил какой-то "белявый" со шрамом на щеке. Имени не знает. Он! Никто не знает его фамилии и адреса. Максаковых в это время дома не было. Нужно торопиться - уйдет. За зеркалом нашел письмо от какой-то Кати Смирновой. Письмо написано месяц назад из дома отдыха "Лебедь", адресовано Толику. На штампе стоит: "Красновидово Московской области". Связался по телефону с директором дома отдыха. Подняли документацию и нашли московский адрес Кати Смирновой. Какое письмо она написала Толику! А ведь кому? Вору! Когда-нибудь я покажу его Наташе, пусть знает, что значит любить по-настоящему. Катю нашел быстро. Отрекомендовался старым другом Толика. Поверила. Любовь слепа. А когда она узнала, что Толик арестован по недоразумению, за скандал в ресторане, как она переживала! Если б знал этот бандит, как его любят!.. Она просила меня помочь Толику. Я ответил, что одному мне это сделать трудно, нужно разыскать его друзей. Катюша сказала, что для этого нужно ехать в Клязьму к Князю. Князь! - кличка приметная. Он живет на даче. Клязьма! Князь!.. Он где-то рядом!.. Не знаю, кто в эту минуту больше волновался: я или Катя? Кате нужно было идти на работу, но она (умница!) куда-то позвонила и отпросилась. Поехали в Клязьму. Бедняжка, по наивности она верит, что Толика взяли за скандал в ресторане. Она даже сказала, что его не нужно сердить, у него плохие нервы. Очень огорчена, что его могут долго продержать. Дорогой разговорились. Оказывается, живет Катюша вдвоем с матерью-пенсионеркой. Работает на механическом заводе и учится в вечернем техникуме.

Всю дорогу рассказывал небылицы о трогательной дружбе с Толиком, когда я жил в Москве. О себе сказал, что недавно приехал из Одессы. Верит. Верит всему и даже влюбленно загорается, когда начинаю рассказывать о добродетелях Толика. Кощунствовал, но что поделаешь: работа. Оказывается, в нашем деле приходится иногда бывать и артистом. Расспрашивала о скандале в ресторане, развел, как писатель. Получилось так, что Толик ни капли не виноват. Так увлекся, что Катюша стала злиться на грубость милиционеров.

Но вот, наконец, и Клязьма. Незаметно ощупал оружие - все в порядке. Не трушу, но волнуюсь.

А как хорошо за городом! Бор, воздух, зелень! Когда же всего этого я буду хлебать досыта хоть один месяц в году? Ничего, дай закончить университет, а там посмотрим. На Черное море поеду...

Молил бога, чтобы Князь был дома. Если нет, то можно спугнуть. Может догадаться, что провокация.

Но вот и дача. Старенькая, запущенная, покосившаяся. Все затянуто плющом, кустарником и чем-то таким, что, кажется, называют чертополохом. По всему чувствуется, что нет руки хозяина. Стучим... Открывает молодая, лет тридцати, женщина. В ярком халате, заспанная, зевает. С Катей поздоровалась, как со знакомой. Спросил Князя. Дама посмотрела настороженно и ответила, что его нет дома и что он уже две недели назад уехал к тетке в Рязань. Две недели? Загибаешь, красавица. Ты тоже, оказывается, в курсе дела. Северцева ограбили всего неделю назад, позавчера Князь был на квартире у Толика, а ты мне - две недели... Нет, двоим ночью сюда идти рискованно: работают хором. В разговор особенно не пускался, но вел себя нарочно несколько вульгарно. Кажется, даже подмигнул ей. Попросил бумага и карандаш. Стрельнул при этом глазами на Катюшу, дескать, при ней нельзя говорить, лучше напишу. Поняла и вынесла бумагу и карандаш. Освоилась и закурила. Глазами так и играет. Кокетничает. Пусть-пусть, хорошо, значит, принимает за своего. Видно, что не особенно хитра. В записке написал: "Толика застукали, сейчас в Таганке. Будь осторожен. Связь держи с его марой. Просит папирос". Ни имени, ни фамилии в записке не поставил. Попросил, чтоб сегодня же записку переправили в Рязань (при этом хитровато подмигнул и опять покосился в сторону Катюши). Никогда не знал, что могу так здорово подмигивать. На прощанье дама лукаво и обещающе бросила, чтоб заходил. Пообещал зайти. Начало хорошее. Она мне верит и, кажется, что-то от меня ждет... Но вот Князь, что он подумает, когда прочитает записку? А впрочем, ничего страшного. Приход "мары" Толика (Катюши) - за меня, предупреждение об опасности - и за, и против. Ди-а-лек-ти-ка!

Когда возвращались назад, Катюша всю дорогу была очень грустная. Раза два удерживал ее от слез. Спрашивала, как добиться свидания с Толиком. Что-то невнятно путал и успокаивал тем, что дня через три его выпустят обязательно. Расставаясь с ней, назначил ей свидание на послезавтра вечером у метро Маяковская в семь часов.

После Клязьмы заехал в отделение. Там ждала меня гражданка Максакова мать Толика. Голова в бинтах. Плачет. Допросил. Оказывается, что вчера вечером заходил пьяный Князь, адреса она его не знает. Перевернул в комнате все вверх дном - искал какую-то золотую медаль. "Какую-то!.." Мать!.. Всей беды ты еще не знаешь. Медали Князь не нашел. Матери и сестре Толика Князь нанес тяжелые побои. Это обыграть. Психологически.

1. Вызвать судебно-медицинскую экспертизу к Максаковым. Необходимо заключение о характере и степени телесных повреждений. (На это 1 час.)

2. Еще раз допросить Толика. При допросе хорошенько обыграть визит Князя за медалью. Подать его с накалом. Поссорить друзей! Вызвать гражданку Максакову - может, будет необходима очная ставка.

3. Вечером, как только стемнеет, с Карпенко в Клязьму! А может быть, придется подежурить там несколько ночей. Третьего не брать - суета. Карпенко хитер, как лис, и силен, как Иван Поддубный. Итак, впереди Князь! Ты слышишь, Гусеницин Хвёдор, - Князь!.."

На этом записи обрывались. Сколько прошло времени, Наташа не заметила, но вдруг ей показалось, что она очень долго читала эти короткие, как выстрел фразы, в каждой из которых поднимался Николай. Ее смелый, умный, гордый Николай.

Дверь за ее спиной открылась, и в комнате запахло борщом. Наташа вздрогнула и, как трусливый воришка, которого поймали с поличным, быстро захлопнула блокнот. Она пугливо втянула голову в плечи и, как вкопанная, продолжала стоять на одном месте.

Смущения Наташи Мария Сергеевна не заметила. Разливая по тарелкам дымящийся борщ, она жаловалась:

- Ну, вот вы теперь сами посудите, Наташа, что это за работа? Мука!.. Ни тебе вовремя пообедать, ни тебе спокойно, как люди, отдохнуть. Ждала его к обеду, а он только что звонил и сказал, что обедать не придет, а может быть, задержится и до утра.

Наташа посмотрела на Марию Сергеевну и прочла на ее лице отпечаток постоянных волнений, ожиданий, огорчений. И все это из-за него, из-за Николая.

Обедали молча. Изредка хлопотливая Мария Сергеевна то извинялась за то, что у них нет необходимой сервировки, то пододвигала соль и предлагала подсолить, если не солоно, то спрашивала, не подлить ли еще... На все это Наташа отвечала автоматически. Из головы не выходили дневниковые записи. "Мать ничего этого не знает. И хорошо, что не знает. Хватит с нее и того, от чего она и так уже почти седая", - думала Наташа и, чтобы не обидеть Марию Сергеевну, доела тарелку борща до конца. От второго она отказалась.

Провожая Наташу, Мария Сергеевна засуетилась и разволновалась. Наташу тронула эта неподдельная доброта. Она излучалась из глаз матери, звучала в простых, приветливых словах и проступала в той бесхитростной растерянности, с какой обычно простая рабочая женщина принимает культурного человека. А здесь, тем более: ведь эту девушку любил ее сын. Как тут не растеряться?