Как я был телевизионным камикадзе - Леонид Кравченко

Обычно Горбачев репетировал, и мы делали пробные записи. А потом еще раз он смотрел текст, приглашал и меня посмотреть, чтобы язык был более разговорным, образным, без всяких канцеляризмов.

Обычно проводили еще один-два дубля. А потом я слышал от него приглашение: «Давай вместе посмотрим тут же, и, если что не так, из двух-трех записей сделаете как надо».

Я всегда посылал кассеты с записями выступлений фельдпочтой Горбачеву домой еще до эфира. Но бывали случаи просто драматические – вдруг ему все-таки запись не нравилась. Тогда следует от него звонок, обычно уже поздно вечером: «Леонид, запись мне не понравилась. Текст надо улучшать. Давай утром перезапишем».

Что такое перезапись утром, надо только себе представить! Это означало для меня найти по телефону правительственной связи коменданта Кремля, начальника службы безопасности президента, представить им списки всех наших работников, кто будет на съемке задействован, а это две машины передвижной телевизионной станции, инженеры, техники, операторы, осветители, гример, главный режиссер службы информации, директор телецентра и я. Всего не менее 20 человек. Как правило, все эти люди входили в число тех, кто имел доступ высшей степени, все проверенные. Все-таки мы рядом находились и бок о бок работали на съемках с самим президентом.

Уже в 6.30 утра машины и все инженеры и техники были в Кремле, где проходили телезаписи. Ночь для меня почти бессонная, но ничего не поделаешь. И откладывать перезапись некуда, ведь завтра уже эфир!

В отношениях с телевизионщиками Михаил Сергеевич был всегда внимателен. Заботился, чтобы всех и чайком, и сладостями угостили. Особенно он приветлив был по отношению к нашей девушке-гримеру, действительно очаровательному существу и прекрасному профессионалу.

Бывало, что начало съемки откладывалось на час, а то и два. Возникали непредвиденные обстоятельства, неотложные дела, встречи у Горбачева. Перед нами он всегда извинялся. Заранее сообщал, сколько примерно продлится ожидание.

Трудно даже подсчитать, сколько таких съемок в Кремле и личных встреч состоялось у меня с Горбачевым. Одна из них запомнилась особенно. В 1991 году отмечалось 60-летие Горбачева. Все было обставлено чрезвычайно скромно. По этому поводу не было никаких официальных сообщений. Мне стало известно о том, что готовится фотосъемка, и Виталий Игнатенко, его пресс-помощник, предупредил, что, возможно, будет и телевизионная съемка, и в этой связи необходима телевизионная творческая группа. Я решил на всякий случай тоже присутствовать и поздравить юбиляра. Захватил с собой секретно снимавшийся в разное время сугубо биографический телефильм о Горбачеве. Это многолетние наблюдения, начатые телевизионными журналистами, земляками Михаила Сергеевича, еще на Ставрополье. И я оказался в приемной в тот момент, когда высшие политические руководители страны приехали его поздравить.

Мне удалось зайти к Михаилу Сергеевичу, поздравить и передать видеокассету. Он сказал, что сегодня никакой телевизионной съемки быть не должно. Мне показалось, он даже голос повысил, чего никогда не делал. Он уже был обеспокоен тем обстоятельством, что в стране нарастало недовольство, популярность его снижалась, и оценивал это достаточно трезво, реально.

Потом Михаил Сергеевич пригласил меня в другое помещение, где был накрыт стол, за которым собрался чрезвычайно узкий круг руководителей. По сути, там собрались люди, которые через пять месяцев вошли в состав ГКЧП. На столе была закуска в очень ограниченном ассортименте, и, помнится, все выпили по три рюмки, поздравили Михаила Сергеевича, пожелали доброго здоровья ему, Раисе Максимовне, матери. Он расчувствовался, сказал, что надо бы к матушке заехать, навестить. Вспомнил родителей, которые, слава богу, наделили его хорошим здоровьем, иначе не выдержал бы всех нагрузок. Благодарил товарищей за то, что тепло отнеслись. Все продолжалось не более тридцати – сорока минут. Меня поразила чрезвычайная скромность, с которой был отмечен юбилей. Причем это не было какой-то показухой, игрой на публику. Все было просто, естественно, по-дружески.

Мне довелось быть в двух поездках с Горбачевым в качестве члена делегации. Первая – в Японию, во время официального визита президента СССР, который долго-долго откладывался, потому что нельзя было ожидать каких-то реальных успехов, ибо японская сторона рассчитывала исключительно на решение вопроса северных территорий, а Горбачев не имел права давать какие-то обещания. Тем более что до этого Ельцин успел жестко высказаться на эту тему. Конечно, приятно было дважды побывать на приемах в императорском дворце, встретиться с руководителями средств информации Японии, но главное – переговоры. В ходе этих переговоров Горбачев проявил себя незаурядным мастером дипломатической игры. Это были полные драматизма многочисленные раунды баталий сверх всяких лимитов. Кайфу, тогдашний премьер-министр Японии, чувствовал себя еще школяром и откровенно терялся на переговорах.

И вторая интереснейшая поездка с Горбачевым – в Лондон на встречу «Большой семерки». Там наша исходная позиция была чрезвычайно уязвима: страну охватил кризис, мы остро нуждались в финансовой помощи. Но зарубежным партнерам было не ясно, с кем им предстоит иметь дело: с Советским Союзом или с отдельными государствами, которые создаются на территории некогда великой державы. Чувствовались настороженность лидеров «Большой семерки», их неверие в то, что деньги, которые они выделят, будут с толком потрачены. И тем не менее Горбачев находил самые малые резервы для того, чтобы отстаивать свою позицию, укреплять доверие и к нему лично, и к тем обещаниям, которые он давал от имени страны. Он, несомненно, добился успеха в глазах международного общественного мнения, в глазах «Большой семерки», хотя к этому времени у нас в стране уже сформировалась мощная оппозиция, которая стремилась принизить результаты этих переговоров.

Наиболее ярко иллюстрирует эту ситуацию факт присуждения Горбачеву Нобелевской премии мира. Международное сообщество высоко оценило вклад Михаила Сергеевича в стабилизацию международной ситуации, а мощная внутренняя оппозиция встретила это известие в штыки.

Мне довелось быть одним из официальных свидетелей акта передачи Горбачеву Нобелевской премии. Я рассматривал это как еще одно проявление большого доверия ко мне с его стороны. При встречах и разговорах с ним я видел и убеждался в том, что могу и дальше быть уверенным: остаюсь человеком из команды Горбачева и он мне доверяет.

Однако ситуация в стране продолжала обостряться.

Я был на одном из последних раундов переговоров с Кайфу, когда тот буквально умолял Горбачева пойти на небольшие уступки в вопросе о северных территориях, то есть тех самых Курильских островах, вокруг которых десятилетиями у нас идут переговоры с Японией. Дошло до того, что японский лидер прослезился и просил, чтобы в текстовой записи итогового документа о переговорах выражалась надежда на дальнейшее урегулирование спорного вопроса. На такую запись Горбачев согласился, и это выглядело успехом для Кайфу.

Нас везде горячо приветствовали во время краткосрочной поездки.

Мне довелось в те дни встретиться с министром иностранных дел Японии, вместе официально поужинали с господином Таро Накаямой. Он говорил о трех вариантах развития отношений Японии с нашей страной. «Они могут оставаться такими, как есть, могут ухудшиться, но могут и улучшиться», – сказал мне тогда японский министр. Он подарил мне на память часы с интересным циферблатом, где вместе с его именем изображена была Япония. Но, присмотревшись внимательно, я обнаружил, что на часах эта маленькая страна географически расширилась: там Курильские острова уже значились в составе Японии. Я не удержался, спросил: «Господин Накаяма, а почему на ваших часах Курилы уже японские?» Он улыбнулся и очень учтиво заметил: «И я, и вы, господин Кравченко, являемся профессиональными пропагандистами. Считайте, что мои часы, мой подарок, – это часть пропагандистской деятельности».

Уже около двадцати лет я ношу эти часы и поражаюсь их высочайшему качеству. Они идут секунда в секунду, отмеряя годы надежд японцев на возвращение себе четырех островов. Но переговоров с тех горбачевских пор было множество, ничего существенного не происходит, и лишь однажды Борис Ельцин чуть было не позволил преподнести царский подарок японцам в виде некоторых островов. Но он все-таки вовремя протрезвел тогда, и все вернулось на круги своя.

Я еще не раз, находясь в составе делегаций вместе с Горбачевым, удивлялся и радовался его таланту вести дипломатичные переговоры. И тем не менее хорошо известно, что ему во многих других случаях не хватило твердости отстаивать наши государственные интересы. Примеров немало, о некоторых я расскажу ниже. Но почему же так происходило? В мучительных поисках ответов однажды я пришел в принципе к простым выводам, которые в истории случались даже с великими государственными деятелями. У каждого из них, и конкретно у Горбачева, нередко не хватало политической воли. И парализовалась она всякий раз, когда нужно было делать трудный выбор между личным и государственным интересами. Если ты державник до мозга костей, то тогда твое личное, сокровенное, твоя вселенская популярность должны уйти в тень. Ты приносишь их в жертву ради высших интересов державы. Но если ты так высоко вознесся в своей мировой популярности, если «гласность и перестройка» на всех языках звучат без перевода, если становишься «Человеком года», «Лучшим немцем года», нобелевским лауреатом, а твоей державе все труднее жить, и ты дрогнул, уступил и даже жертвуешь национальными интересами, то это уже великая драма, трагедия личности. Так именно история распорядилась Горбачевым. Ему не хватило мужества политической воли, твердости характера в противостоянии с Ельциным, а дипломатические тонкие игры и ухищрения, в которые втянули и народ, и страну, и партию, принесенную в итоге в жертву, – все это не помогло Горбачеву победить. Его приговорят заговорщики в Беловежской Пуще к «увольнению по сокращению штатов». Так это обычно делается в организациях, где, избавляясь от какого-то руководителя, проводят сокращение структурных подразделений вместе с их руководителями. Так поступят с великой державой СССР, проведя структурную реорганизацию, подвыпившие сидельцы в Беловежской Пуще. Они утвердят «новое штатное расписание», где не будет ни СССР, ни, естественно, его президента. Правда, позднее их история тоже выкинет на свалку, а вот потерянную великую страну очень жалко…