Подснежник на бруствере - Константин Лапин

Нашим подругам присвоили офицерские звания. Гвардии младший лейтенант Нина Лобковская — командир снайперской роты, Вера Артамонова и Нина Белоброва командуют взводами. Недавно прибывшая в роту Аня Вострухина, хозяйственная, немногословная девушка из Пензы, назначена ротным старшиной. Ей как-то особенно пристала военная форма, бриджи она никогда не снимает, и все зовут Вострухину Аркашкой.

Под новый, сорок пятый год девушки затеяли гадание: топили воск в ложках, крутили блюдечко на столе. Никто, понятно, не относился к этому всерьез, но желания загадывали самые заветные: доживем ли до Победы? Выйдем ли замуж за своего суженого?

В полночь, выскочив на двор, «за ворота башмачок, сняв с ноги, бросали». Кто-то из девочек, размахнувшись, перекинул через забор свой кирзовый, сбитый в походах сапог. С улицы послышалась громкая русская брань. Оказывается, сапог угодил в… комендантский патруль, обходивший деревню. Смеясь и визжа, девушки бросились в дом.

А мне не нужно было гадать, кто мой суженый. С нетерпением ждала я почту: нет ли весточки от Виктора? Два письма прислал он, потом что-то замолк. Из победных сводок Совинформбюро я знала, что часть, в которой он воюет, все дальше и дальше продвигается на запад. Не знала только, что уже без него…

Самая горькая моя потеря

Почту принесли днем, для меня было несколько писем. Сначала прочла весточку из дома: мама уже считает недели и дни до моего возвращения. Воинский треугольничек с адресом, написанным незнакомой рукой, отложила под конец. И вот дошла до него очередь.

Читаю и никак не могу понять, не хочу понимать страшный смысл написанного. Перечитала еще раз. Незнакомый мне разведчик сообщал, что командир их роты, гвардии старший лейтенант Смирнов В. Г. погиб смертью храбрых 3 февраля 1945 года и погребен под местечком Цемпельково. Выполняя последний наказ друга и командира, он сообщает мне эту горькую весть…

Словно холодная каменная рука сжала мое сердце. В глазах потемнело, листок упал наземь.

Так вот почему долго не было от него писем, почему так забеспокоились вдруг его мать и сестра. На днях я писала им, объясняла задержку ответа Виктора плохой работой полевой почты. А его уже не было на свете.

— О-ох! — выдохнула я, чтобы отпустило сердце, но холодная рука цепко держала его. — О-о-ох!

В комнату вошла снайпер из новичков. Не заметив моего состояния, она весело сообщила, что после марша мне опять дежурить на кухне. Никто, мол, лучше меня не чистит картошку.

Я не ответила и, подняв письмо, ушла в расположение своего взвода. Клава, едва глянув на меня, встревожилась.

— Люба, на тебе лица нет! Если ты из-за этого наряда…

Молча протягиваю письмо. Пробежав листок глазами, Клава ахнула, прижала меня к груди. Она ничего не говорила, только гладила мои волосы. Когда я, наконец, заплакала — стала приговаривать:

— Поплачь, поплачь, Любушка, легче будет! Не таи в себе горя, дай волю слезам! Он достоин твоих слез…

С улицы донеслась команда строиться. Клава подвела меня к рукомойнику, подождала, пока я вытру лицо.

— Ну вот и хорошо, Люба, вот и славно! Опять ты у меня хорошая, молодая да пригожая!

Знаю, хочет успокоить меня подруга. Но где ей найти слова, чтобы сняли с меня тяжкий груз?

Весь день батальон на марше. Шагаю молча, как истукан, ноги ступают механически, сами собой. Никто со мною не заговаривает; в роте прознали о письме. Иногда ловлю на себе настороженный взгляд Клавы. Но даже с ней не могу заговорить, боюсь снова расплакаться.

На перекрестке дорожный указатель, на желтой дощечке написано что-то непонятное и в то же время смутно знакомое. Название польского местечка или деревни. Я прошла мимо, но какое-то тревожное чувство заставило выйти из строя и вернуться к перекрестку. Девчата удивленно смотрели мне вслед, Клава остановилась на обочине шоссе.

«Цемпельково, 12 км», — было написано готическим шрифтом. Так вот почему указатель привлек мое внимание. Могла ли я пройти мимо могилы Виктора, не простясь с ним, не выплакав свое горе над его прахом? В глубине души теплилась надежда: а вдруг что-то не так, не убит он, нету его фамилии на могильном памятнике? Ведь была же похоронная.

— Пусть командир не сердится, что не отпросилась — нету сил говорить об этом, — передала я Клаве.

Мне известно, где рота остановится на ночлег, знаю и дальнейший наш маршрут. Не отстану, нагоню в пути! А сейчас бегом побегу все 12 километров, но Виктора проведаю.

Мне везло: в местечко Цемпельково шла санитарная машина, шофер подождал, пока я сяду. Смеркалось, когда добрались до места. На околице Цемпельково, возле тополиной аллеи, выстроились деревянные памятники, покрашенные под гранит, с блестящими железными звездочками на шишаках.

В центре братского кладбища могилы офицеров. Издали разглядела надпись на одном из памятников.

«Гв. ст. л-т В. Г. Смирнов

1921–1945

Погиб смертью храбрых в боях за Советскую Родину».

Как подкошенная, упала на могильный холмик, плачу навзрыд, разговариваю вслух. Мимо люди идут, останавливаются. А я никого не вижу, ничего не стыжусь — для того и сбежала сюда, чтобы выплакаться…

О чем я твердила в беспамятстве? О своей любви, которая никогда не кончится. О том, как жаль его молодую прекрасную жизнь, оставшуюся без продолжения.

Зоя, Зоя, ты и не знаешь, как я завидовала тебе в эти часы! Я вырастила бы маленького человечка, похожего на Виктора. Вечен жизненный круговорот, ничто не кончается, не исчезает без следа…

Совсем стемнело, когда я поднялась на ноги. Внутри пустота, в ногах слабость. Бреду, сама не знаю куда. На шоссе чуть не попала под машину, ехавшую без огней. Водитель выскочил, начал ругать меня, но, поняв, что происходит со мною, посадил в кабину.

Не знаю, долго ли мы ехали, сознание притупилось. Вдруг что-то блеснуло, я успела подумать: мотор загорелся. Наш «студебеккер» подорвался на противотанковой мине, когда водитель съехал с дороги для сокращения пути.

Бьем врага на его территории

Танковая бригада, шедшая без огней к фронту, заметила в стороне от шоссе догорающий грузовик. Водитель был убит на месте, танкисты похоронили его. Меня, раненную в ногу осколком мины, на броне танка доставили в ближний медсанбат.

Томительно тянулось время на госпитальной койке. Осколок повредил ступню правой ноги. Рана никак не заживала, врач прописал полный покой. Лежа в постели, я тайком делала несложную гимнастику: подниму ногу, потом опущу, подниму — опущу. Держась за спинки кроватей, начала ходить по комнате. Сколько можно валяться, когда война вот-вот закончится?