Ария: Легенда о динозавре - Дилан Трой

— Мы с Холстом вместе учились в институте, начиная с 1975 года. Помню, 31-го августа объявили субботник для вновь поступивших на наш факультет. Задача была поставлена самая что ни на есть тривиальная — перетащить кровати по коридорам общежития. Со всего факультета явились только четыре человека: я с другом и Холст — тоже с другом. В краткие минуты отдыха между работой с кроватями говорили, естественно, о музыке. Холстинин сознался, что является счастливым обладателем нот «Deep Purple». Во мне взыграл здоровый интерес: «А ты можешь дать посмотреть?» — спросил я его. «А у тебя голос есть, чтобы такое спеть?» — надменно, вопросом на вопрос, отвечал Холст. Потом был конкурс факультетских ансамблей. У меня была своя группа, как и у Володьки, однако по стечению обстоятельств мой коллектив занял первое место, а холстининскии не занял никакого — так Холст был наказан за весь его скептицизм в отношении меня и моего голоса, применительно к «Deep Purple»… По результатам конкурса моей группе выдали аппарат и позволили свободно репетировать. Однако после года плодотворных репетиций и выступлений на танцах все благополучно развалилось.

Но наши пути не разошлись, ибо мы регулярно вместе наматывали круги на занятиях физкультурой. Там-то и родилась безумная идея создания совместного проекта, тем более что у меня был приятель-клавишник, с которым мы учились еще в школе. Он-то и подкинул мазу насчет аппарата, которым заведовал некто Юра Фишкин. Сказано — сделано. Собрались у Фишкина, погоняли пару песен «Grand Funk» (надо заметить, я уже тогда очень любил этот ансамбль), и решили, что можно что-нибудь сотворить вместе. Оставалось как-нибудь назвать наш проект. Холст в какой-то книге вычитал название «Великие Сумерки», и оно ему дико понравилось. Он рассказал мне, в ответ на что я спросил: «А почему «великие»?..». Он говорит: «Я тоже думаю, что «великие» нужно заменить. Давай возьмем слово «волшебные»…». Получилось очень даже загадочно и романтично — в те времена такие названия были в моде, достаточно вспомнить «Рубиновую Атаку» или «Високосное Лето». Мы плотно играли до 1979 года, ездили в Алушту и еще в какие-то немыслимые места. В 1981 мы умудрились записать на телевидении аж четыре песни. Песни получились, естественно, припопсованные — иначе бы нам никто не дал записываться на телевидении, зато все звучало очень профессионально. Но в 1982 году «Волшебные Сумерки» распались…

В феврале 1983 года после долгого затишья мне вновь позвонил Холстинин и сообщил следующую новость: «Тут Сергей Сарычев группу набирает, давай попробуй…». Так я оказался в «Альфе». В 1983 мы записали первый альбом и начали готовиться к прослушиванию для Росконцерта. Однако тут нас ждал великий облом. Номером нас взять согласились, а вот отделением — ни в какую! Сарычев зарубился, был даже такой момент, когда он собрал нас и сказал: «Парни, я вас не держу, занимай тесь чем хотите, все равно играть нам не дают!». А я как раз с работы основной уволился — работал я на «ящике» и закосил на здоровье, чтобы в музыку с головой уйти. И как раз всплыл все тот же клавишник из «Волшебных Сумерек» — Алексей Максимов по кличке «Гусля» — и предложил поработать у Векштейна в «Поющих Сердцах».

Пришли мы к Векштейну, спели пару песен из репертуара «Волшебных Сумерек» (те, что записали в 1981 на телевидении), и он ни с того ни с сего дал нам добро. Однако в самый последний момент Леша Максимов решил учиться в музучилище, и к Векштейну не пошел, и я остался один как перст. Басист там уже был, поэтому меня определили одним из вокалистов. Надо сказать, что к 1983 году того, «основного», состава «Поющих Сердец» уже не было. Векштейн набрал новых музыкантов, но идеи, так называемого основного стержня, в группе не было. И я стал петь те три песни «Сумерек» (их автором был «Гусля») на концертах в составе «Поющих Сердец». Мне аккомпанировали, потом другие музыканты исполняли что-то типа джаз-рока. Получался этакий винегрет, и на той стадии Векштейна это устраивало. Виктор Яковлевич подобным образом собирал приличный состав, после чего собирался сам творчески им «рулить». Впоследствии, когда его музыканты создали «Арию», у него хватило ума не мешать им… В том же 1983 году я поступил в Гнесинку, «на шару», без всякого протеже — просто спел две песни своим обычным голосом. А когда начались плотные гастроли с «Поющими Сердцами», мне в Гнесинке поставили ультиматум: или учись, или по гастролям разъезжай. Терять было особенно нечего, платили мне тогда 12 рублей за концерт — ведь я пел не всю программу, основная роль была у Тони Жмаковой, бред полный, короче. К тому же и группы тогда не было: каждый тянул в свою сторону — как лебедь, рак и щука. Я ушел и стал работать в кабаке — ведь надо было семью кормить. Это уже шел 1984 год. Потом как раз Фестиваль молодежи и студентов в Москве начался, перестройка, гласность, а я в кабаке сижу. Обидно. Кто-то из ребят, с которыми мы вместе играли, присоветовал мне поехать с какой-то программой по Северному Кавказу. Я согласился и отправился на Кавказ. Там меня приметил один мужичок из Северо-Осетинской филармонии: «Давай к нам! Дадим тебе отделение, состав наберешь!». Ну, всю муть, что там происходила, даже нет смысла пересказывать. И после всех этих безрезультатных попыток я совсем в уныние впал. А в Москве хэви-метал вовсю гуляет — «Ария», «Черный Кофе». Я знал, что Холст там нарезает, и потихоньку радовался за него, негодяя. — И вот в декабре 1986 года прихожу я в «Метелицу», там тусовка великая — открытие какого-то рок-клуба, что ли — встречаю Векштейна и спрашиваю у него: «Ну что, как ребята?», а он уныло: «Да вот они разваливаются»… Через несколько дней я перезвонил Володе и говорю ему: «А нельзя ли мне попробовать вместо Грановского?». «Я тоже про тебя думал», — отвечает он. — А ты сможешь?» «Ну, Володя, — говорю я, — давай попробуем! Я же не говорю: меня — и все!». Он отвечает: «Да пробуй, ради бога!»…

Ну, правда, Холстинин мне сильно помог. Когда мы первый раз собрались, и я сыграл ему то ли «Тореро», то ли «Бивни Черных Скал», он, конечно, обалдел. Но выдержал мужественно, сказал лишь: «Да!..». Мне-то казалось, что я сыграл просто «супер», — ведь я два дня на простой гитаре ковырял. Потом он говорит мне: «У нас в январе концерты в «Дружбе», после чего мы расходимся. Тогда-то и будет настоящее прослушивание. Го товься!». Я взял у знакомых чешскую бас-гитару «Iris» (своей тогда уже несколько лет как не было), заперся дома и плотно засел с фонограммами «Арии». В моем распоряжении было не более десяти дней…

Сидел, занимался. Потом пришел на прослушивание и сыграл несколько песен, причем начинал с самой трудной — «Тореро». Помню, Кипелов тогда сказал: «Надо же, сыграл!», И мнение Холстинина много значило, а он мне по дружбе сделал протекцию. Свою роль сыграл и тот факт, что Векштейн меня знал по работе в «Поющих Сердцах», откуда ушел я мирно, без скандалов с ним. В общем, все сложилось один к одному.