Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962 - Лидия Чуковская

3 августа 56 С утра звонок: Анна Андреевна просит отвезти ее в Переделкино.

Трудная это, признаться, была для меня поездка. Я не выспалась, и как со мною при малейшем недосыпе бывает всегда: болят ноги, звуков не выношу, людей – еще менее. Словно у меня где-то внутри содрана кожа, и каждый звук задевает рану.

Машины у Корнея Ивановича сегодня нет. Я заехала за Анной Андреевной в такси и предупредила ее: возвращаться будем поездом, а до вокзала полтора километра, и часть пути в гору. По силам ли ей это?

Она сказала, что это ее ничуть не пугает. Цель поездки: добыть для Эммы Григорьевны рекомендацию в Литфонд. Сначала мы заехали к Корнею Ивановичу.

Он удивился: «Как? всего только в Литфонд? А я думал – в Академию Наук». От него к Федину в сопровождении Веры Александровны, которую Анна Андреевна по старой дружбе именует Вивой106. Калитка оказалась заперта; мы позвонили; нам довольно быстро открыла домработница или сторожиха, хмурая, без улыбки. Анна Андреевна отправилась одна, а мы с Верой Александровной обещали зайти за ней минут через сорок. В условленное время мы снова подошли к той же калитке. Звоним – никого. Стучим – никакого толка. Кричим – нет ответа. Трясем калитку, колотимся в забор – не поддается. Осатанев от собственных криков и стуков, я начала бросать камешки через забор. Все напрасно, сторожиха, по-видимому, отлучилась, и в доме, за таким высоким забором, ничего не слышно. Нас выручила Наталья Константиновна Тренева: она милосердно проводила нас через свой участок, смежный с Фединским, к какой-то тайной калитке107. Мы вошли в сад. Двери дома отворены. По нарядной, уставленной цветами лестнице я поднялась наверх, в кабинет Константина Александровича. Деловой разговор, по-видимому, был уже окончен; хозяин и гостья на прощание обменивались любезностями.

– Как легко и приятно быть у вас просительницей, – говорила Ахматова.

– Помилуйте, Анна Андреевна, вы рождены повелевать, а не просить, – галантно отвечал Федин.

Это было немного смешно: будто они танцуют менуэт и делают друг другу реверансы.

Ужинать я повела Анну Андреевну к нам. Шла она веселая, довольная: Федин не только обещал все устроить для Эммы, но к тому же подтвердил, что вопрос о книге решен положительно. Пришли мы к Кор нею Ивановичу – у него Бонди. Читает и комментирует письмо Осиповой к Александру Ивановичу Тургеневу. Все слушали, любезно и с интересом, а у меня от напряжения проступал на лбу пот.

Поужинали. Корней Иванович написал для Эммы Григорьевны то, что надо. Пошли на вокзал. Сергей Михайлович оживленно рассказывал Анне Андреевне что-то о «Золотом Петушке», но я не понимала ни слова и только мучилась: нервный, громкий голос. Мне даже идти было легче, чем слушать и понимать. Не успели мы сделать по шоссе и двадцати шагов, как Анна Андреевна с упреком стала спрашивать меня, скоро ли вокзал? В городе она храбрилась, а тут, видно, силы ее иссякли. Раздраженно, требовательно спрашивала: «скоро ли?» и «почему мы так долго не приходим?» и «где же вокзал?» Я ответила резко: «до вокзала еще километр и притом в гору»… Теперь мне стыдно вспомнить, как я огрызнулась: ей-то ведь идти наверное было труднее, чем мне.

Сергей Михайлович мягко и заботливо ее утешал. К счастью, повстречалось такси; Бонди усадил нас в машину, и мы доехали благополучно.

5 августа 56 Жизнь Анны Андреевны проникнута сейчас ожиданием. Сурков не звонит. Будет ли книга? Она уже не делает вида перед самой собой и другими, будто ей это все равно. Сообщила мне с утра счастливым голосом: Сурков не звонил, но зато звонил Федин и сказал, что Сурков непременно позвонит в понедельник. По этому случаю она отложила свой отъезд к Шервинским в Старки и просит меня придти посоветоваться.

Вечером я пошла. Анна Андреевна напряженно ждет завтрашних вестей. Спросила, как я думаю, давать ли в книгу стихотворения «Борис Пастернак»[182] и «Клевета».

– Сталин, – объяснила она, – обиделся когда-то на «Клевету», не заметив дату: 1921[183].

Я посоветовала включить и «Пастернаку» и «Клевету»: идей начальства все равно не угадаешь. То оно не замечает написанного (например, дату), то замечает нечто, чего и в помине нет (например, защиту сорняков в стихотворении «Ива»[184]).

На днях Лева звонил из Ленинграда Эмме Григорьевне с сообщением, что Анной Андреевной получены еще какие-то деньги за «Марьон Делорм». Она очень довольна.

Прочитала мне черновик своего перевода из Рабиндраната Тагора – «Счастье».

– Как вы думаете, продолжать или бросить? Очень скучные стихи.

– Бросить, – сказала я, памятуя о новых деньгах за Гюго.

…А вдруг бы – договор на ее собственную книгу и большой тираж, большие деньги?!. Большая книга с новыми и старыми стихами!

7 августа 56 Звонила Анна Андреевна: ее приглашают к Суркову завтра, к шести часам, в Союз. А завтра в Союзе как раз закрытое партийное собрание. До или после? Интересно.

10 августа 56 Вчера звонила Анна Андреевна: состоялось наконец ее свидание с Сурковым. Он уходит в отпуск, просит ее составить маленькую книжку и прислать ему.

Маленькую? Глупо.

Но «не случайно», по любимому выражению наших критиков.

Третьего дня закрытое партсобрание в Союзе. Очередное письмо Ц.К., а потом рассуждения о «критиканах». Кто же эти критиканы? Ну, например, Берггольц, которая выступила не так давно на писательском собрании с критикой речи Жданова и постановления об Ахматовой и Зощенко. Зал бурно аплодировал, а затем Ольгу Федоровну стали прорабатывать всюду, на всех партийных собраниях в Ленинграде и в Москве. Постановление 46 года, оказывается, оставлено в силе.

Но ведь Зощенко и Ахматову все же печатают. Вот и пойми!

Какое грязное пятно было бы смыто с наших душ, с нашей литературы, если бы ждановщина была отправлена туда, куда ей и дорога – туда же, куда ежовщина, бериевщина!108

16 августа 56 Приехала с дачи Шервинских Анна Андреевна. Она посвежела немного, помолодела, даже загорела. Дочь Шервинских пишет ее портрет[185]. «Хорошо вам там было?» – спросила я.

– Разве мне может быть где-нибудь хорошо? – ответила Анна Андреевна с укором.

И я увидела, какие усталые у нее глаза.

Это было третьего дня. Разговор зашел о выступлении Ольги Берггольц.

– Относительно меня Оля всегда вела себя безупречно – сказала Анна Андреевна. – Ив 46-м, и вот теперь[186]. Но неизвестно, какую волну поднимет ее выступление.

(Я-то уже знаю, какую: здесь Ольгу Федоровну прорабатывал Сытин, а в Ленинграде, говорят, дело будет разбираться в Обкоме. Но я промолчала, видя, что Анна Андреевна и без того чем-то расстроена.)