Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Печально особенно на конце жизни.

Эти заспанные лица, неметеные комнаты, немощеные улицы…

<…>

Душа православия – в даре молитвы. Тело его – обряды, культ. Но кто подумал бы, что кроме обрядов в нем и нет ничего (Гарнак, дерптец-берлинец) – тот все-таки при всяческом уме не понял бы в нем ничего.

Уединенное.[524]

Много есть прекрасного в России, 17-е октября, конституция, как спит Иван Павлыч. Но лучше всего в Чистый понедельник забирать соленья у Зайцева (угол Садовой и Невск.). Рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника – разложена на тарелках (для пробы). И испанские громадные луковицы. И образцы капусты. И нити белых грибов на косяке двери.

И над дверью большой образ Спаса, с горящею лампадой. Полное православие.

Грибная лавка в Чистый понедельник равняется лучшей странице Ключевского.

<…>

Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.

<…>

Тут не было совсем «сердитости», без которой я не помню ни одного русского дома. Тут тоже не было никакого завидования, «почему другой живет лучше», «почему он счастливее нас» – как это опять-таки решительно во всяком русском доме.

<…>

Да, русская печать и общество, не стой у них поперек горла «правительство», разорвали бы на клоки Россию, и раздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за «рюмочку» похвалы. И вот отчего без нерешимости и колебания нужно прямо становиться на сторону «бездарного правительства», которое все-таки одно только все охраняет и оберегает. Которое еще одно только не подло и не пропито в России.

<…>

Русский человек не бессодержателен, – но русское общество бессодержательно. <…>

Да, они славные, но всё лежат. (Вообще русские).

<…>

И Россия – ряд пустот.

«Пусто» правительство – от мысли, от убеждения. Но не утешайтесь – пусты и университеты.

Пусто общество. Пустынно, воздушно.

Как старый дуб: корка, сучья – но внутри – пусто́ты и пусто́ты.

И вот в эти пустоты забираются инородцы; даже иностранцы забираются. Не в силе их натиска – дело, а в том, что нет сопротивления им.

<…>

Ибо народ наш неотесан и груб. Жёсток.

<…>

Церковь есть не только корень русской культуры, – это-то очевидно даже для хрестоматии Галахова, – но она есть и вершина культуры. Об этом догадался Хомяков (и Киреевские), теперь говорят об этом Фл(оренский) и Цв(етков).

<…>

Ведь у нас решительно на 5 лодырничающих приходится только 1 труженик.

<…>

Хороши делают чемоданы англичане, а у нас хороши народные пословицы.

<…>

Симпатичный шалопай – да это почти господствующий тип у русских.

Русское хвастовство, прикинувшееся добродетелью, и русская лень, собравшаяся «перевернуть мир»… – вот революция.

<…>

Мне один извозчик (ехал в редакцию, к ночи) сказал о своей деревне (Новгородской губернии), – на слова, будто «деревенские девушки или женщины легко отдаются, рубля за три» (слова мне А. С. Суворина о поре своей молодости).

– Зачем девушки. Замужние. У нас на деревне всякая за три рубля (отдастся). Да хоть мою жену захочет кто взять.

Я даже испугался. Так просто. Он был красавец, с небольшими усиками, тонкий. Молодой, лет двадцати семи.

<…>

У русских нет сознания своих предков и нет сознания своего потомства.

<…>

Мне представляется история русского общества за XIX век сплошным безумием.

<…>

Мне давно становится глубоко противною эта хвастливая и подлая поза, в которой общество корежится перед «низким» правительством, «низость» коего заключается в том одном, что оно одно было занято ДЕЛОМ, и делом таких размеров, на какие свиное общество решительно не в силах поднять свой хрюкающий «пятачок» (конец морды). Общество наше именно имело не лицо, а морду, и в нем была не душа, а свиной хрящик, и ни в чем это так не выразилось, как в подлейшем, подлом из подлых, отношении к своему правительству, которое оно било целый век по лицу за то, что оно не читало «писем Белинского» и не забросило батальоны ради «писем Белинского».

Опавшие листья.[525]

Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. «Новое время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была – эпоха, «два или три века». Здесь – три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего.

Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60-ти, «и такой серьезный», Новгородской губернии, выразился: «из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой.

И что ему царь сделал, этому «серьезному мужику».

Вот и Достоевский…

Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и «Война и мир».

Что же, в сущности, произошло? <…> По содержанию литература русская есть такая мерзость, – такая мерзость бесстыдства и наглости, как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, – что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить – чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковать, серп исполнить, косу для косьбы сделать («вывозили косы из Австрии», – география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, «как они любили», «о чем разговаривали». И всё «разговаривали» и только «разговаривали», и только «любили» и еще «любили».

Никто не занялся тем (и я не читал в журналах ни одной статьи – и в газетах тоже ни одной статьи), что в России нет ни одного аптекарского магазина, т. е. сделанного и торгуемого русским человеком, что мы не умеем из морских трав извлекать йоду, а горчичники у нас «французские», потому что русские всечеловеки не умеют даже намазать горчицы разведенной на бумагу с закреплением ее «крепости», «духа». Что же мы умеем? А вот, видите ли, мы умеем «любить», как Вронский Анну и Литвинов Ирину и Лежнев Лизу и Обломов Ольгу. Боже, но любить нужно в семье; но в семье мы, кажется, не особенно любили.

<…>

Мы не уважали себя. Суть Руси, что она не уважает себя.

Это понятно. Можно уважать труд и пот, а мы не потели и не трудились. И то, что мы не трудились и не потели, и есть источник, что земля сбросила нас с себя, планета сбросила.

По заслугам ли?

Слишком.

Как 1000 лет существовать, прожить княжества, прожить царство, империю, со всеми прийти в связь, надеть плюмажи, шляпу, сделать богомольный вид: выругаться, собственно – выругать самого себя «нигилистом» (потому что по-нормальному это ведь есть ругательство) и умереть.

Россия похожа на ложного генерала, над которым какой-то ложный поп поет панихиду. На самом же деле это был беглый актер из провинциального театра.

Самое разительное и показующее все дело, всю суть его, самую сутеньку – заключается в том, что «ничего, в сущности, не произошло». «Но всё – рассыпалось». Что такое совершилось для падения Царства? Буквально, – оно пало в будень. Шла какая-то «середа», ничем не отличаясь от других. Ни – воскресенья, ни – субботы, ни хотя бы мусульманской пятницы. Буквально, Бог плюнул и задул свечку. Не хватало провизии, и около лавочек образовались хвосты. Да, была оппозиция. Да, царь скапризничал. Но когда на Руси «хватало» чего-нибудь без труда еврея и без труда немца? Когда же у нас не было оппозиции? И когда царь не капризничал? <…>

Можно ли умереть так тоскливо, вонюче, скверно. – «Актер, ты бы хоть жест какой сделал. Ведь ты был с готовностью на Гамлета».

<…>

Да, уж если что «скучное дело», то это – «падение Руси».

Задуло свечку. Да это и не Бог, а… шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась. Глупо. Мерзко. «Ты нам трагедий не играй, а подавай водевиль».

<…>

Ей-ей, под немцами нам будет лучше. Немцы наведут у нас порядок, – «как в Риге». Устроят полицию, департаменты. Согласимся, ведь это было у нас всегда глупо и скверно. Министерию заведут. Не будут брать взяток, – наконец-то… и о чем мы выли, начиная с Сумарокова, и довыли до самого Щедрина… «Бо наряда – нет». Ну их к черту, болванов. Да, еще: наконец-то, наконец немцы научат нас русскому патриотизму, как делали их превосходные Вигель и Даль. Но их было только двое, и что же могли они?

Мы же овладели их душою так преданно и горячо, как душою Вигеля, Даля, Ветенека (Востоков) и Гильфердинга. Ведь ни один русский душою в немца не переделался, потому что они воистину болваны и почти без души, почему так и способны «управлять».