Лист - Дёрдь Гаал

13 мая утром они снова вместе с Ференцем Эркелем. Разговор не вяжется. Эркель не мастер говорить. Им подают красное вино к хорошо поджаренному мясу.

   — Маэстро, вы вчера упомянули, что хотели бы послушать моего «Ласло Хуняди». Но получилось так, что в репертуаре в ближайшие несколько недель этой оперы не будет. Я сказал о вашем пожелании друзьям — всем, от певцов до декораторов и хористок, — и они решили: показать оперу вам сегодня утром. Так что вы будете сегодня единственным зрителем в зале. Сейчас как раз устанавливают декорации. Для этого многим пришлось даже из-за города приехать...

В двенадцать начинается спектакль.

   — Вы создали шедевр, — говорит он Эркелю, когда опустился занавес. — То, что вчера ещё было мечтой, стало действительностью: венгерская опора родилась.

До последнего своего вечерю в Пеште ждёт он призыва: «Останься!» Но никто не произносит этого слова. Ею хотят чествовать только как божество, как идола — издали. В сиянии мировой славы!

14 мая 1846 года Лист снова отправляется в путь. На первом же концерте он показывает венской публике увертюру к «Ласло Хуняди».

А дальше бразды правления снова берёт в свои руки Беллони. Загреб, Шопрон, Дьер и ещё несколько городов в Венгрии.

В Коложваре его обнимает старинный друг — Шандор Телеки.

   — Давно, Ференц, за этим столом не собиралось сразу столько венгерских бунтарей. Все, как один, приверженцы Миклоша Вешелени и Лайоша Кошута. Ты живёшь вдалеке и не знаешь, что значат для нас эти имена. Они — свет маяков, указывающих путь к революции. Нашей бедной Венгрии грозит несчастье, нас хотят навеки подчинить Австрии. Избавиться от этого несчастья мы сможем только, если зажжём огонь свободы, огонь революции. За этим столом, где мы сейчас сидим, сиживал когда-то и Шандор Петефи.

Наш Петефи, может быть, крупнее и смелее многих всемирно известных поэтов. Да что толку? Язык, который ему дан, как свинцовый груз тянет его к земле, но даёт ему взмыть над просторами Европы. Кому придёт в голову выучить нашу азиатскую речь специально, чтобы насладиться поэзией Петефи? Но ты, Ференц, расскажи о нас всему миру, о нашем гневе и доброте, о нашем кровавом прошлом и жалком настоящем. Тебя поймут. И хоть любим мы тебя все и преклоняемся перед твоей музыкой, твоим благородным сердцем, горячей венгерской натурой, перед твоим состраданием и добротой и хотели бы привязать тебя к себе, оставить здесь, тем не менее мы просим тебя: пока есть молодость, есть силы, езди по всем странам мира, рассказывай о нас! Твоей музыкой! Разубеди мир, который думает, будто уже и нет такого народа — венгров, будто он уже плетётся как полумертвец к своей могиле. Езди, ходи по свету, рассказывай о нас своей музыкой. И если люди не в силах умом постигнуть, что означают такие имена, как Чоконаи, Бержени, Вёрёшмарти, Петефи, пусть они хотя бы душой почувствуют, что за чудесный народ, чья музыка может так плакать, смеяться, греметь, как боевая труба, и умиротворять, как негромкий перезвон колоколов ввечеру...

Февраль 1847 года Лист проводит в степах гостеприимного Киева, свалив все заботы на плечи прилежного Беллони, которому пришлось переделать всю программу: в Клёне просят дать в шесть раз больше концертов, чем предусматривалось в первоначально заключённых контрактах. И антракте одного из концертов на благотворительные цели Беллони вне себя вбегает в артистическую:

   — Маэстро... какая-то ошибка! Надо бы разобраться. Одна дама заплатила за входной билет сто рублей, это же во сто раз больше самого дорогого билета!

Ференца всю жизнь не интересовали деньги. Поэтому его и сейчас не взволновали возгласы Беллони.

   — Значит у дамы много денег. Пусть пожертвует их киевскому сиротскому дому.

   — Если маэстро не возражает, поблагодарим даму за щедрое пожалование хотя бы в коротеньком письмеце?

   — Хорошо, Беллони. Составьте письмо, я подпишу.

Тут секретарь бледнеет:

   — Я же не знаю, как эту даму зовут.

   — Ну так выясните, Беллони!

На другой день Беллони располагает полной информацией. Даму зовут княгиня Каротина Сайн-Витгенштейн. Отец — Пётр Ивановский, мать — Надьмина Потоцкая. Ей около двадцати восьми. Сказочно богата. В её имениях — около тридцати тысяч душ крепостных. Муж — князь Сайн-Витгенштейн, сын известного русского фельдмаршала. Говорят, что царь очень жалует князя и совсем не жалует его супругу, польскую патриотку, которая порвала всякую связь с мужем, даже не переписывается, словом, живут как два совершенно чужих друг другу человека. Муж является только за деньгами, потому что на этом перевернувшемся с ног на голову свете сказочно богатая жена содержит своего мужа. Несколько лёг назад, когда брак ещё не распался, — он был и заключён-то не до любви, а по настоянию родителей жены, — у них родилась дочь.

   — И что же за человек эта дама? — полюбопытствовал Ференц, когда ему во время бритья докладывал всё это Беллони.

   — Недурна собой, умна, образованна. Завтра ждёт вас у себя в имении.

Затем почта приносит маленький свёрток — в нём ноты и письмо от незнакомого молодого чеха, Бедржиха Сметаны.

«...Милостивый государь!

...Наша доброта и великодушие известны целому свету, потому и осмеливаюсь обратиться к Нам, посвящая Вам свой скромный труд. Заработок мой всего лишь двенадцать форинтов в месяц — только чтобы не умереть... Думал уж я пойти нищенствовать и вдруг увидел на потах на моём столе Ваше имя. Прошу Вас: примите моё посвящение и тем самым сделайте возможным это издание. Ваше имя — пропуск к публике. Ваше имя — фундамент моей будущей удачи... Умоляю Вас, не откладывайте ответа...»

Лист отвечает незамедлительно.

«...Посвящение Ваше принимаю и ноты уже отослал в издательство».

Несколько дней спустя новое письмо от Сметаны:

«Милостивый государь! Если, бы у меня было хоть немного денег, чтобы нанять квартиру и взять к себе своих бедствующих родителей, я был бы счастливейшим человеком на свете... Я композитор и музыкант, но у меня нет даже инструмента. Наверное, я очень нескромен и слишком смел, обращаясь к Вам с просьбой дать мне взаймы четыреста форинтов, но я клянусь Вам и ручаюсь своей жизнью за этот долг. Кроме Вас, нет у меня ни одного человека, кому я признался бы в своей нужде. Богачи, денежные мешки, не принимают никакого участия в судьбе таких бедняков, как я, и спокойно оставляют их умирать с голода...»

С обратной почтой Лист отправляет четыреста форинтов молодому человеку, о котором он знает только, что тот пишет миленькие опусы для фортепиано с такими названиями: «В лесу», «Эхо любви», «Закат».