Купно за едино! - Валерий Шамшурин

— В Арзамасе, толкуешь, ему грамотки-то всучили? — задумчиво произнес Кузьма после разъяснений дьяка.

— В Арзамасе.

— Не послать ли за соловчанином да Недовесковым? Вдруг наведут на что. Кондратий-то Алексеевич зело приглядчив, единожды при мне воровского злодея мигом уличил.

— Пожалуй, пошлем, — согласился Пожарский, и Кузьма счел за добрый знак, что князь, заметно охладевший к нему после размолвки из-за Биркина, не пренебрег его советом.

Послали палача. Томясь ожиданием Дмитрий Михайлович стал перечитывать допросный лист и вполголоса беседовать с дьяком. Кузьма подошел к скорчившемуся узнику и, усадив его, прислонил к стене.

— Пить, — попросил бродяга.

Когда староста поднес ковш к его губам, тот по-лисьи остро и быстро взглянул на доброхота. «Эге, ловок прикидываться», — насторожился Кузьма и уже пристальней вгляделся в худощаво-скуластое, с тонкими и по-ногайски вислыми усами лицо, на которое спадали пряди спутанных черных волос.

Явились Кондратий с Афанасием. Недовесков сразу отошел от узника, разведя руками. Зато кормщик словно прилип к нему, так что тот выбранился, не вынеся пытливого разглядывания. Пожарский с дьяком привстали с лавки — чуялась удача. Наконец Афанасий обернулся к ним, твердо сказал:

— Не погрешу, есаул скомраший у вас, человек Заруцкого.

— Напраслина! — с неожиданной яростью завопил бродяга.

— Кабы так, — не повел бровью кормщик и, взяв свечу, поднес ее к своему лицу. — А меня ужель не признаешь?

— Смердящий пес ты, поклепщик! — резко откинутой головой бродяга стукнулся об стену.

— Не твои ли злыдни по твоей указке меня в овине спалить хотели? А опосля тут, в Нижнем, не вы ли мниха еретическа из темницы выкрали? Полно кошке таскать из чашки. Не сносить тебе головы.

Бродяга затрясся, как в падучей, но вскоре затих. Притворство уже не могло спасти его.

— Имя? — жестко спросил Пожарский.

— Дайте слово, что не загубите, все открою, — подавленным голосом отозвался уличенный.

— Пощадим, коль повинишься.

— Томило Есипов я, астараханский сотник.

— Отколь шел?

— Из Коломны, от цари… от Марины Юрьевны послан.

— Куда?

— В Астрахань и на Яик.

— Пошто возле Нижнего шастал?

— В Арзамасе побывши, оттоль в Курмыш поспешал.

— Не к Смирному ли Елагину? — перегнулся через стол Юдин.

— К ему. Да в Нижнем у Заруцкого верный человек середь смолян есть, с ним я тож должон был встренуться.

— Кто таков? — продолжал допрос князь, переглянувшись с Недовесковым.

— Не ведаю. Он меня на торгу у Николы ждал, сам бы подошел, ан время уже истекло.

— А что Заруцкий? Ведомо ему, что мы ополчаемся?

— Еще б не ведомо. Он уж на Володимирску дорогу заставы послал.

— Мыслит, через Владимир пойдем?

— А то нет. Самая торная дорога вам. Иными идти накладно да маятно. Нешто не уразуметь?…

Томило уже чуть ли не дерзил. Ему нетрудно было уловить замешательство допытчиков после извещения о том, что Заруцкий перекрывает Владимирскую дорогу. Воровской сотник даже не скрыл ухмылки.

— Сколь народу у Заруцкого в полках? — после недолгого молчания снова обратился к узнику Пожарский.

— На вас хватит. Да у атамана не одни вы в голове.

— Не одни?

— Верный слух есть, что во Пскове живой да невредимый Дмитрий Иваныч сызнова объявился.

— Быть того не может.

— Ины, кто в Тушине с ним стояли, во Псков уже подалися. А имя, под коим он хоронился, то ли Матюшка, то ли Сидорка.

— Воистину Кощей бессмертный, — невозмутимо заметил не терявший присутствия духа Кузьма. — В Угличе зарезан, в Москве иссечен да сожжен, в Калуге обезглавлен, а все восстает из праха. Право, нечистая сила завелася на русской земле.

— Третий, выходит, самозванец-то по счету, — подивился Недовесков.

— Како третий! Не десятый ли? Точно мухи плодятся. И всех на сладкое манит, — задумчиво потеребил бороду Юдин.

— На кровь их манит, — возразил Кузьма.

Когда вызванная стража увела Есипова, князь в сильном беспокойстве заходил из угла в угол. Наконец остановился перед Недовесковым.

— Ближе всех ко Пскову из городов надежных Вологда. Поедешь, Кондратий Алексеевич, туда с грамотой от нас. Надобно упредить вора, ему недолго стакнуться с Заруцким. Ты сможешь расшевелить вологодский люд, смолянам всюду вера.

— Исполню, — без колебаний изъявил готовность Недовесков.

— И я пущуся с Кондратием, — выступил сбоку кормщик. — По пути нам. А то порато заждалися меня на Соловцах. В живых, поди, уж не числят. Оттоль пособлять буду.

Кузьма с грустью досмотрел на Афанасия: жаль ему было терять верного сообщника.

Биркин ехал на Казань по низовским землям, как по своей вотчине. Полусотня стрельцов, выделенных ему Звенигородским и сопровождавших его, была надежной охраной, И ретивый стряпчий расправил крылья. Даже там, где прежде всегда было тихо, после проезда Биркина все дыбилось и полошилось. Савва пытался образумить самоуправца, перенявшего дурные боярские ухватки и возомнившего себя нивесть кем, но старания протопопа пропадали втуне. Стряпчий только чванливо кривился от Протопоповых нравоучений.

В безмятежном селе Княгинине Биркин так застращал мужиков, что они были готовы отдать последнюю рубаху, лишь бы поскорее спровадить вздорного лиходея.

Трясущийся, как лист иудина древа, староста Потешка Антропов, стоя в рыхлом снегу на коленях, не смел поднять лица и униженно кланялся на каждое слово стряпчего. Обнаженная плешь старосты мертвенно коченела от стужи.

— Крамольникам предалися, переметчики! — по-бабьи визгливо вопил Биркин. — Кому денежный сбор отсылаете? Воеводишке курмышскому? А того не разумеете, мякинные головы, что он ваши деньги из нашей казны изымает. Нам платить надобно, нам, властям нижегородским! Уж я повытрясу вас, христопродавцы! Немедля вели мужичью отпереть амбары да волоки весь харч сюда! И лошади с подводами чтоб тут были!..

Потешка со всех ног кинулся исполнять волю грозного начальника. Несусветная суматоха поднялась в селе. Беспрекословно послушные стряпчему наиболее усердные его сподручники сами стали потрошить сенные сараи, растаскивать кули с житом, вычерпывать из ларей муку. Куча крестьянских припасов быстро росла перед Биркиным.

Тонкогубый, невзрачный, приземистый, в распахнутой парчовой шубе с вышитыми на ней золотыми репьями он, наложа ладонь на рукоять сабли и напыжась, стоял в растопырку и, словно полководец на поле брани, раздавал указания. Наконец-то у него была полная власть. И стряпчий насыщался ею, как лакомым яством.

— А кабак-то досмотреть ли, осударь? — на бегу спросил его один из разохотившихся на грабеж угодников.

— Зорите. Все тут наше.

Зашатались и расхлебянились тесовые ворота перед кабаком. Потрясая бердышами, трое стрельцов ворвались туда. Выбежали с наполненными вином ведрами. Вино выплескивалось на снег, потянуло по улице сивушным духом.

— Устрашися всевышнего, Иване, — подступил к Биркину донельзя сокрушенный протопоп. — Бесчиние и мздоимство творишь. Грех велий! Всему Нижнему Новгороду в укор. Одумайся!

— Не твоя забота, батюшко, и не суй нос! — набычился Биркин. — Все по закону творю. Княгининцы свои долги Нижнему не уплатили, вот и пущай расплачиваются сполна. Не чужо — свое берем.

— Да пускаться-то во вся тяжкая пошто? Разбойничать-то пошто?

— Не видывал ты сущего разбоя, протопоп. А сие не разбой — урок наперед. Будут подлые знать, что не сойдет им с рук своевольство.

— Опричник еси, сущий опричник!

— Ну, ну, брань на вороту не виснет, отче, да я зело памятлив! — пригрозил стряпчий. — Тут тебе посадской заступы не будет. Тут твоего мила дружка — мясника Кузьки нету. Мне ль не ведать, отчего норовишь ему? Небось, под его приглядом две лавчонки, свечну да иконку, беспошлинно на торгу держишь? Погодите, доберуся я до вас, праведников!

И хоть явную напраслину городил Биркин, хоть никаких необложенных пошлиной лавочек у протопопа не было, Савва смешался от нахрапистой наглости, не нашел отпорных слов…

Выехав из Нижнего налегке, Биркин обзавелся великим обозом. Более ста подвод увел он из Княгинина.

Удрученный и подавленный Потешка Антропов долго смотрел вслед биркинскому лихому посольству, густо сеявшему на дорогу сенную труху. К нему один за другим подходили понурые мужики.

— Вчистую разорил нас лихоимец, — стал чесать затылок сельский староста. — Тридцать семь четвертей овса да двадцать возов сена, да рыбы бочковой, да хлеба вдосталь, да вина с кабака пять ведер имал. Все подобрал. Без лошадей вовсе оставил. Ладно, что сами убереглися.

— Спаси Христе впредь от такого злыдня, — перекрестился один из мужиков.