Цель – Перл-Харбор - Александр Золотько

– Я не хочу, – прошептал Торопов. – Не хочу, не хочу, не хочу…

Скорее бы прибыла охрана… Пожалуйста, скорее…

Он уже не видел, куда бежит, куда ставит ноги. Наскочил на ствол дерева, еле удержался на ногах. «Шмайссер» Краузе бил короткими очередями, по два патрона.

Пауль пока не стрелял, Пауль бесшумной рысью бежал рядом, справа от Торопова. Его темный пиджак сливался с лесным мраком, а вот мундир Нойманна, казалось, светился внутренним светом. И мой мундир, спохватился Торопов. Мой мундир тоже светится в темноте. Сбросить его? И брюки? Рубашка ведь тоже белая…

Нужно бежать…

Бежать-бежать-бежать…

Длинная очередь сзади – и тишина. Ни крика, ни выстрела.

Преследователи отстали? Или это они выпустили эту очередь и пуля все-таки отыскала Краузе в темноте? И это значит, что вот сейчас из-за деревьев ударит автомат уже по Торопову? По белому мундиру. По одному из белых мундиров или по обоим…

– Замри, – приказал шепотом Нойманн, схватив Торопова за ремень. – Замри…

Пауль стоял рядом, Торопов видел его темный силуэт. Сердце колотилось, воздух застревал в горле, царапал глотку, обжигал легкие.

Шорох, Торопов дернулся, но штурмбаннфюрер удержал его на месте. Это Краузе. Это их нагнал Краузе. Увернулся от пуль. Или даже перестрелял врагов.

– Замерли, – сказал Нойманн.

Торопов пытался рассмотреть в темноте хоть что-то, напрягал слух, но ничего не увидел и не услышал. Тишина. Испуганные птицы молчали, преследователи не перекрикивались, не стреляли.

– Так, – сказал Нойманн. – Двинулись вперед. Без спешки. На счет «раз». Раз.

Они шагнули вперед.

– Твою мать! – выругался Пауль и толкнул Торопова в плечо. – Ни черта не видно… Хоть глаз выколи…

Стало прохладнее. Легкий ветерок скользнул про вспотевшему лицу Торопова. Подала голос какая-то птица над головой.

– А ведь дошли, – сказал Краузе. – Вон уже забор.

Торопов попытался рассмотреть забор, но не смог.

– Пауль, сходи вперед, скажи, что это мы… – приказал Нойманн. – Чтобы без расспросов.

– Понятное дело, – ответил Пауль. – Все наверняка предупреждены…

– А ты еще раз повтори, – сказал Нойманн. – На всякий случай.

Пауль исчез в темноте.

Через пару минут вернулся и сказал, что все в порядке – калитка открыта, часовой ушел.

Забор действительно оказался рядом – шагах в двадцати. Калитка в заборе была приоткрыта, за ней была дорожка, выложенная камнями. Пахли цветы. Кажется, розы, автоматически отметил Торопов.

– К дому, – сказал тихо Нойманн, включая фонарик. – Зайдете сами. Мы останемся на улице.

Желтый круг света выхватил из темноты кусты вдоль дорожки, побеленные стволы деревьев.

– Щетку, – спохватился Торопов, когда они уже подошли к темному дому и остановились у крыльца. – Вы говорили…

– И так сойдет, не тушуйся, – сказал из темноты Краузе. – Фуражку не потеряй…

– Мне не нужен будет переводчик? – спросил Торопов, взявшись за дверную ручку.

– Не нужен, – успокоил его Нойманн, выключая фонарик. – Прекрасно поговорите.

Торопов поправил фуражку, проверил дрожащими пальцами, чтобы кокарда была над серединой лба.

Он уже потянул дверь, когда сзади, над деревьями, что-то сверкнуло. Торопов оглянулся – по небу над самым горизонтом скользили белые полосы и вспыхивали огоньки. Все небо было усеяно огоньками.

– Что это? – спросил Торопов.

– Фейерверк. – Нойманн подтолкнул его в спину. – Праздничный воскресный фейерверк.

Торопов переступил через порог, и дверь за ним закрылась.

Было темно – абсолютно темно. Потом открылась дверь в глубине дома. На фоне светлого прямоугольника возник темный силуэт – высокий, подтянутый. Похоже, человек в форме.

– Вам сюда, господин обер-штурмфюрер, – сказал человек в дверях. – Проходите.

Торопов быстро пересек коридор, хотел войти в комнату, но человек остался у него на пути.

– Слушайте меня внимательно, Торопов, – сказал человек.

Говорил он по-русски без малейшего акцента, голос его звучал тихо, но веско.

– Сейчас вы будете только отвечать на вопросы и слушать. Если вы попытаетесь сказать хоть что-то о будущем, о вашем времени, назовете хоть один фактик, упомянете хоть одну реалию – вы умрете. Сразу же, на месте. Вы меня понимаете?

– Но позвольте… – пробормотал Торопов.

– Вы меня понимаете?

В лицо Торопову вдруг болезненно ткнулось что-то холодное, пахнущее металлом, смазкой и сгоревшим порохом.

Торопов шарахнулся назад, но чужая рука больно сжала его предплечье, не убирая пистолет ото лба.

– Вы меня понимаете?

– Да, конечно, – сглотнув, прошептал Торопов.

– Проходите, – человек шагнул в сторону.

Торопов вошел в комнату, зажмурился от яркого света. Дверь у него за спиной с легким стуком закрылась.

В комнате пахло табаком, будто кто-то курит прямо здесь.

Но Гитлер не курит, подумал Торопов. И Гиммлер тоже, кажется, не курил… Да никто из руководителей Третьего рейха, кажется, не курил… Геринг разве что? Сигары?

– Здравствуйте, господин обер-штурмфюрер, – прозвучало справа.

По-русски, но с легким акцентом.

Торопов замер, медленно повернул голову.

– Мне о вас столько рассказали, господин Торопов, – произнес хозяин дома. – Мне просто очень захотелось с вами поговорить лично.

Торопов почувствовал, что задыхается. Он попытался ослабить галстук, но дрожащие пальцы бессильно скользнули по узлу.

– Здра… здравствуйте… – выдавил из себя Торопов. – Здравствуйте, товарищ Сталин…

– Я полагаю, – сказал Сталин, – что мы с вами – не товарищи…

4 августа 1941 года, Харьков

– Извините, товарищ старший лейтенант, не у вас, – сказал Сухарев, упрямо наклонив голову вперед.

Брови старшего лейтенанта приподнялись в веселом изумлении.

– Извини, увлекся. Осознал – исправлюсь… – Старлей почесал в затылке. – Получается, вы с капитаном прекрасно друг друга дополняете… Не может не радовать. Ладно, тогда ответь на один вопрос. Можешь развернуто, с подробностями и лирическими отступлениями. Сделаешь?

– Это вопрос?

– Нет, это не вопрос. Вопрос заключается в следующем… – Лицо старшего лейтенанта стало серьезным. – Ты доверяешь капитану Костенко?

– То есть? – Сухарев удивленно посмотрел в лицо собеседнику.

Что значит – доверяешь? Он требует суда над Костенко. О каком доверии может идти речь?

– Извини, что-то у меня с формулировками не так сегодня. Если бы я тебя спросил, можно ли доверить капитану Костенко важное… важнейшее задание. Что бы ты ответил?

– Он ради семьи поставил под угрозу…

– Знаю-знаю-знаю… Но вот ты лично… ты бы свою жизнь ему доверил?

Сухарев задумался.

– Не спеши с ответом, это очень важно для всех. И для него, и для тебя… для меня, и даже для нашей советской Родины…

– Доверил бы, – сказал наконец Сухарев.

– Вот так – без сомнений и колебаний?

– Вот так. Его экипаж…

– Экипаж – понятно.

– Его к ордену представили… Он бомбардировки с пикирования отрабатывал…

– То есть если бы ему вот прямо сейчас доверили, скажем, полк. Или даже дивизию, то он бы справился? – прищурился старший лейтенант.

– Откуда я могу это знать? – искренне удивился Сухарев. – Это вы у его начальника спросите. А я знаю его чуть больше месяца. Знаю, как к нему относились товарищи… И понимаю, что он… что я…

Сухарев потерял мысль, сбился и замолчал.

Нелепо получилось – он требует суда, а сам вот ни с того ни с сего вдруг готов доверить капитану свою жизнь. Собираются вручить ему командование дивизией? Капитану? А что, лейтенанты не становились недавно генералами? Как справлялись – вопрос, но ведь становились… и никто при этом не спрашивал разрешения у лейтенанта Сухарева.

– Тут такое дело, лейтенант… Капитану Костенко выпадает очень важное задание. Важнейшее. Секретное и очень необычное. Настолько необычное, что о его сути в Советском Союзе знает всего два или три человека… – Старший лейтенант сделал паузу и посмотрел на Сухарева, тот смотрел перед собой спокойно, с невозмутимым видом. – Ему придется работать с человеком… с очень непростым человеком. И даже – очень неприятным, возможно, человеком. Так вот…

Старший лейтенант встал из-за стола и прошел по небольшому кабинету – три шага до двери и три шага обратно. Остановился возле окна, заложив руки за спину.

– Но дело не в этом человеке. Дело в том, что я заберу Костенко. Может – на пару дней. Может – насовсем… И мне очень не хочется, чтобы ты, лейтенант… – Старлей резко повернулся к Сухареву и, наклонившись над столом, заглянул ему в глаза. – Ты же бучу поднимешь, так?

– Капитан Костенко совершил преступление… – упрямо не отводя взгляд, проговорил Сухарев. – И трибунал…

– Понятно, – кивнул старший лейтенант. – То есть контузия еще не отпустила… Как же мне с вами тяжело…

– С нами – это с кем?