В погоне за утром - Майкл Роэн

Под крики экипажа и звон цепей орудия снова были выкачены вперед. Командир канониров откинул назад покрывало с запала, и мы снова нырнули и закрыли уши, когда сверкающий пальник вошел в порох. В этот раз я открыл глаза – канониры прыгали и радостно орали.

– Похоже, мы попали – Господи! – Я снова потряс головой. – Уже пятьсот лет… Ты можешь прожить еще столько же, если не больше, и все готова поставить на карту в такой дурацкой заварухе, как эта?

– Почему бы и нет? Что есть богатство, если ты только копишь его и никогда им не пользуешься? Как долго мне нравилась бы моя жизнь, если бы я не рисковала ею ради доброго дела? Чем дольше ты остаешься в этом мире, тем больше ты должен рисковать собой, чтобы придать годам смысл! Это ты, мой мальчик, у кого за спиной всего несколько лет, больше рискуешь в эту ночь, и, похоже, из чисто дружеских побуждений. Если бы это была любовь, я могла бы понять – но ты ведь никогда не любил, не так ли?

Она замолчала и подняла глаза вверх. Я тоже услышал его – глухой стук, словно захлопнулась дверь, очень глубокий, а следом за ним – шипящий, падающий свист. Но не успел я сообразить, что это такое, как Молл бросила нас обоих ничком на палубу. Прямо над нашими головами разлетелось в щепки дерево, что-то с глубоким звенящим стуком упало, и доски под нами подскочили под быстрой дробью ужасающего треска.

– …Похоже, мы их разбудили, – сказала Молл прямо мне в ухо, и тут наши пушки рявкнули в ответ, но не залпом, а свирепым продольным огнем, похожим на барабанную дробь, выстрелив в тот же момент, как были готовы. Я едва ли понял, что имела в виду Молл. Скорчившись за поручнями, вздрагивая при каждой детонации, я странным образом ощущал себя в отрыве от всего этого ада. Полуослепший, полуоглохший, насмерть перепуганный, но отстраненный. Случайно или намеренно Молл вызвала во мне бурю худшего свойства.

Какого черта я сейчас с такой горячностью бросался за Клэр? Чтобы спасти ее, да; но ведь я нанял целый корабль вояк, способных лучше меня справиться с этой задачей. Почему для меня было столь важно пойти с ними самому? Я не хотел прятаться за их спинами, показать себя трусом в такой крутой компании, но если я буду тянуть их назад, они мне тоже спасибо не скажут. Тогда зачем? Что я пытался доказать? Что я действительно могу быть к кому-то неравнодушен?

Я НЕ БРОСИЛ ЕЕ… Черта с два не бросил. Когда смотришь в жерло пушки, трудно становится жить во лжи. Оно вроде как срывает с тебя покровы. Страх отбросил мою маску, отшелушил лак. Медленно, тщательно, АККУРАТНО. Я бросил Джеки – и, похоже, бросил так холодно и жестоко, как только можно вообще бросить женщину. Я сохранял внешний вид и предавал ее мягко – ради нее, как мне нравилось думать, но главным образом, ради себя самого. Просто проклятая витрина… или я об этом всегда знал? Этого сказать я не мог. Зато впервые понял, что она, должно быть, знала; я ни на минуту не мог ее обмануть – как не смог обмануть Молл. Тогда с какой стати Джеки подыгрывала мне – притворялась, что наш роман сходит на нет, что мы постепенно расходимся?

Ради меня. Она продолжала любить меня, по крайней мере, настолько, что позволила мне сохранить свое достоинство в то время, когда могла его полностью уничтожить. Позволила мне продолжать играть свою роль, ибо знала, как мне это было необходимо, как пусто мне стало бы без этого. Она любила меня, это точно. А я ее предал, и, может быть, с ней – себя.

То, что я видел сквозь пороховой дым, было моим прошлым, я видел себя в последние несколько лет. Разочарование, медленно подкрадывавшаяся нечестность, которые я постоянно находил в своих отношениях, находил все чаще и чаще, это отравляло их изнутри; когда же я впервые стал это замечать? Довольно скоро после того, как они появились. Каким-то образом все уже было не то, никогда и ничего – или никто. До тех пор, пока я не запер женщин в отдельный кабинет в моей жизни, приятный, безопасный и пустой. Зачем? Потому был слишком полон самим собой, чтобы понять, что в действительности держал на ладони? Потому что был таким идиотом, что сам себя лишил этого, променяв на какое-то сомнительное золотое будущее? Нечестность – смешно. Она на самом деле присутствовала, да только во мне самом.

Рука Молл на моем плече подняла меня, и я снова скорчился за поручнями вместе с остальными. Все еще погруженный в свои переживания, я едва замечал тяжелые ленты тумана, смешивавшиеся с дымом, все больше серевшее небо над вантами. На его фоне раздувались порванные выстрелом, тлеющие высокие паруса, а под ними – огромный черный корпус корабля, казалось, с устрашающей, непостижимой скоростью несшийся к нам. На его высоком кормовом транце по-прежнему ухмылялись фонари, ибо они были вырезаны в форме огромных фантастических черепов, совершенно нечеловеческих, – вырезаны или они были настоящими? И когда черный борт навис над нами, я увидел, как выставились огромные дымящиеся хоботы пушек и стали опускаться. С нашей палубы раздался дикий хор воплей, а из тени сверху – ужасающий гортанный вой; это точно были Волки. Их вой мог напугать кого угодно, мне от него стало просто жутко. Но теперь я знал, что делаю, и это было до ужаса просто.

– Это все, что у меня осталось! – крикнул я в ухо Молл, и, казалось, она поняла. – Не много, ты права… но я должен защищать это! Я ДОЛЖЕН драться…

Шанс полюбить еще раз. Если я его потеряю…

Нет. Только не ЭТО. Клэр!

А затем два корабля сошлись вместе, и человеческие голоса потонули в визге изуродованного дерева и протяжном скрежете и треске. «Непокорная» стояла прямо под «Сарацином», и раздутый, гораздо более высокий борт торгового судна врубался прямо в наши поручни, треща и расщепляясь, – нависающий утес в рассветном полумраке. Матросы вскочили, взмахнув многозубчатыми железными абордажными крюками на длинных рукоятках, и выбросили их вперед, чтобы зацепиться за поручни и порты, пришвартовывая нас к нависающему сверху утесу.

– ТОГДА ВПЕРЕД! – закричала Молл и вскочила на поручень. А потом воспоминания, думы, все остальное рассеялось в громе, потрясшем вселенную.

Волки выстрелили в упор, но они слишком долго выжидали. Пронизывающее демоническое дыхание прорезало воздух, но залп двадцатипятифутовых орудий, который мог разнести наш уязвимый корпус, просвистел над нашими головами, ужасающе близко, и ударил через такелаж и паруса, не причинив вреда. За исключением одного. Огромная сосновая грот-мачта подскочила в своем гнезде и изогнулась, как раненное живое животное, отбросив как минимум одного из матросов, сидевших на мачтах, и выкинув его широкой дугой за борт, так, что помочь ему было невозможно. Затем с долгим рвущимся звуком, сопровождавшимся резким треском, она медленно упала. В сплетении оторванного такелажа она с треском повалилась среди мачт «Сарацина» и там застряла, беспокойно покачиваясь, так деревья в густом лесу поддерживают своего упавшего товарища.