Под счастливой звездой - Иван Кулаев

В результате возник удививший всех судебный процесс, незаконно начатый и ни на чем не основанный, об обратном отобрании проданного прииска. Тянулся этот процесс года два и кончился в Сенате, который присудил прииск от Цыбульского отобрать в пользу Родственновой. Основанием для такого сенатского решения послужило якобы ненормальное состояние молодого Родственнова, в момент подписания им договора о продаже прииска. Это «ненормальное» состояние ротмистра было установлено судом по показанию единственною свидетеля — одного красноярского извозчика, который привозил ротмистра в контору нотариуса для засвидетельствования его договора с поверенным Цыбульского.

Этот извозчик заявил на допросе: ему показалось, что ротмистр Родственнов, подъезжая к конторе нотариуса, был выпивши и что он, сходя с саней, пошатывался.

Вот это-то единственное показание извозчика и послужило в пользу выигрыша судебного дела полковницей Родственновой. Надо сказать, что Цыбульский и сам имел в Петербурге значительные связи и заручки, но они не помогли ему: влияние полковницы на исход судебного процесса оказалось сильнее.

Что же касается показания красноярского извозчика, то, может быть, оно и было беспристрастно: мало кто в Красноярске не знал, что Павел Иванович Родственнов имел особенную походку — перекачивался с боку на бок и часто вздергивал плечами. Поэтому лицу, не знавшему его близко, могло показаться, что перед ними находится человек выпивший.

Да, правосудие в те времена стояло не на высоте, и не только в провинции, но и в самой столице…

Исход дела Цыбульского и Родственновой никого и нисколько не удивил. При подобных результатах только говорили: молодец такой-то, сумел справиться с таким-то! — хотя все прекрасно знали, чем и с помощью чего справился. На непорядки в суде все смотрели как на обычное явление.

Кстати сказать, ротмистр Родственное в том же году, в котором состоялось описанное выше судебное разбирательство, был избран депутатом от города Красноярска на московские торжества по случаю коронации императора Николая II.

Нечего и говорить о том, что мало хорошего видел и получал от местной власти и от местного правосудия простой народ. Мужикам в деревне приходилось порою переносить много унижений и несправедливостей со стороны местных властей предержащих.

Расскажу еще один интересный в этом отношении случай, имеющий в то же время касательство и к моей личной жизни, в пору моей молодости.

Однажды зимой в городе Томске заявился ко мне один крестьянин Кузнецкого округа, из села по названию, кажется, Косминского. Фамилии его я теперь уже не помню. На вид это был крестьянин весьма солидный, старообрядец — если не изменяет мне память, молоканин. От одного известного мне лица он представил рекомендацию о себе как об исправном поставщике.

Этот старообрядец предложил мне поставить на мой прииск, находившийся в Кузнецком округе, по речке Ала-Кожух, 3 тысячи пудов мяса. В цене мы сторговались, и я выдал своему новому поставщику задаток под мясо в сумме 5 тысяч рублей.

Мясо по договору должно было быть доставлено в январе, но наступила уже половина февраля, а мясо все еще не было доставлено. Отправил я из Томска своего служащего на место жительства поставщика, узнать о причинах задержки. Возвратившись, мой служащий доложил мне, что он разыскал крестьянина-поставщика в селе, и по всей его домашней обстановке было видно, что это был зажиточный сельский хозяин. Жители же села отозвались о нем как о мошеннике. Он без всякого стеснения заявил моему служащему, что деньги в сумме 5 тысяч рублей, в задаток под мясо, он взял, но что он на эти деньги проделал какую-то неудачную комбинацию, и теперь денег этих у него нет и поставить мясо для моих приисков он не может.

Я обратился тогда лично к томскому губернатору, камергеру двора Красовскому, с жалобой на мошеннические действия моего поставщика. Я объяснил губернатору, что дело обстоит весьма серьезно и что, в случае недостатка мяса на моем прииске, возможен бунт рабочих и уход их с прииска, что приведет к полному разорению дела.

Губернатор отнесся весьма внимательно и сочувственно к моему заявлению и сейчас же распорядился написать земскому заседателю строгий приказ о том, чтобы он принял меры воздействия на моего поставщика и понудил последнего доставить на мой прииск мясо, как было условлено. Приказ этот был вручен мне в руки, и так как то село, где жил обманувший меня крестьянин, отстояло от Томска всего только в 100 верстах, то я лично выехал туда.

По приезде в село я вручил губернаторский приказ земскому заседателю, встретившись с ним на земской квартире, и он тут же сразу принялся за отправление правосудия, дав мне возможность понаблюдать, как это правосудие творится в деревне.

Первым делом заседатель вызвал ответчика и опросил последнего. Ответчик, не запираясь, подтвердил, что он получил от меня 5 тысяч рублей, в задаток под поставку мяса, но поставку произвести не может по таким-то и таким-то несчастным и непредвиденным обстоятельствам.

Казалось бы, все в дальнейшем было ясно, но, по мнению заседателя, было совсем иначе.

В первый день правосудие еще не было завершено, и мне пришлось остаться в селе и заночевать. На другой день с утра, к моему удивлению, было согнано к земской квартире человек сто разного народа — мужиков, баб, девок. Их поодиночке вызывали в земскую квартиру, и там при мне заседатель чинил допрос каждому.

Допустим, входит в земскую квартиру какая-нибудь баба или девка. Ее начинают допрашивать: когда родилась? в котором году? сколько тебе лет? состоишь или нет в родстве с таким-то? какого вероисповедания?

Отвечали определенно только относительно лет, а со всеми остальными вопросами дело обстояло хуже — чаще всего отвечали незнанием.

Положим, спрашивали:

— Какого вероисповедания?

— Не знаю, — следовал ответ.

— Как не знаешь? Ведь ты — христианка?

— Нет, я — хресьянка.

На помощь призывали других свидетельниц, чтобы выяснить вероисповедание допрашиваемой, но и эти свидетельницы, большей частью старообрядки, мало помогали делу. Одна из них сообщала, что допрашиваемая — веры Акулининой, другая называла веру Матренину, третья — веру Прасковьину, и так далее, и все же ничего нельзя было понять.

— Так ты веришь в Христа? — упорно вел свой допрос заседатель.

— Верю, — отвечает.

— Значит, христианка?

— Нет, хресьянка, веры Акулининой.

Так и шел допрос.

Видя, что вся эта комедия к делу моему совсем не относится, я спросил наконец заседателя: