Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лоретта имела отменное чутье, и то, что она нам советовала покупать, уходило моментально. Следующий день прошел с еще большим успехом – автобусов было так много, что мы не поспевали за событиями. Герман уже обзавелся раскладушкой и с нее торговал в розницу остатками. Весь день мы, забыв о еде, были на ногах, зато с деньгами. Деньги на второй день хлынули потоком, и Лоретта предложила нам отметить успех в ресторане, где она поразила нас не только знанием языка, но и подробностей германской кухни. Мы никогда не спрашивали, откуда у нее такие познания, да она и сама помалкивала.
Естественно, праздник продолжился дома – меня познакомили с женщиной по имени Анюта и помощником Лабецкого – прапором Санчой. Тогда впервые этот экс-военный предложил подумать о водке из гарнизонных лабазов – не с целью питья, а на предмет ее продажи. Немного позже мы к этому разговору вернулись. Дела стали развиваться стремительно, и о нас заговорила вначале вся русская диаспора торгашей, а затем и остальные. Наш авторитет среди торговцев рос пропорционально нашим успехам, а они были таковыми, что мы напрочь забыли о своих бедах и проблемах.
Деньги прибывали, головы кружились, и будущее засверкало блестящими возможностями. Мы заводили новые знакомства, у нас зрели новые планы, и мы открывали совсем новый для нас мир – мир «нелегалов» (не путать с нелегалами по линии спецслужб) в Берлине, который неожиданно для нас оказался необъятным. Моя записная книжка ежедневно пополнялась новыми телефонами и адресами «серьезных» русских эмигрантов и блат-малин. Народ там был удивительно разношерстный – от откровенных уголовников до вполне интеллигентных людей, которых объединял статус «нелегалов» и ежедневный поиск денег. Но пока Лоретта была с нами, нас не интересовали ни те, ни другие.
Дома этот ангел нам стирал, готовил еду, убирал квартиру. Мы ограничили себя в алкоголе, чаще появлялись на улицах, в кафе и парках. У нас установились такие теплые отношения, которых невозможно было представить в прошлой жизни. Мы стали покупать себе одежду, дорогой парфюм. Мы принялись делать своим дамам сердца подарки, а наши друзья взяли за правило передавать деньги с оказией семьям в Москву. Наш бизнес становился на ноги, и мы превращались во вполне респектабельных и солидных граждан новой отчизны – Германии.
Теперь я проживал не в хайме для азюлянтов, а в двухэтажном доме-коттедже со своими верными друзьями.
Дом теплый, светлый, постели чистые и мягкие, службы работают, рожки газовой плиты горят голубым огнем, рядом воинская часть с вернейшим другом Лабецким и его товарищем Санчо в чине прапорщика. Они каждый вечер приходили к нам в гости. Здесь пилась водочка, хрустели немецкие огурчики, а в духовке томились подкопченные свиные ребрышки с печеной картошкой.
Помнится, мы тогда здорово нагрузились «Столичной», и я подсел к подполковнику, изображая, что в дымину пьян.
– Генерал, скажи-ка мне на ухо: все, что было секретное или суперсекретное, наши успели вывезти, когда панически бежали назад, в Россию?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, всякие там крылатые ракеты или ядерные запалы для ограниченной войны на европейском ТВД – театре военных действий?
– По-моему, всё вывезли… Но была какая-то темная история с некими портативными зарядами…
Я насторожился.
– Ну и?…
– Испарились эти портативные заряды. Но самое печальное – исчез старший офицер Хабибуллин, в ведении которого они находились. Под семью замками сейфовыми.
– Как исчез?
– Исчез, будто в Лету канул. Из ГРУ тут рыскали, проводили оперативно-розыскные мероприятия, искали-искали – не нашли. Родственники приезжали из Казани, мать с отцом. Ходили с заплаканными глазами, за сердце хватались – сын ведь родной… Вот, кстати, его фотка осталась. – И подполковник протянул снимок Хабибуллина.
Я взглянул на фото: лицо советского офицера, комсомольца и общественного активиста. Никаких особых примет, разве что скулы весьма заметные да глаза чуть раскосые и грустные, напряженная улыбочка, узкие губы – признак скрытности и силы духа.
– Мда, – протянул я и отдал фотоснимок. – И что теперь будет?
– И будет мир во всем мире, – проговорил Лабецкий с явным сарказмом.
– И то верно, – согласился я, – когда тебя боятся, значит, уважают; когда уважают, то хотят дружить; а когда хотят дружить, то будет мир во всем мире.
– А что теперь? – спросил он.
– Коллапс, – ответил я. – Или разруха по-нашему.
– Вот именно…
… Помнится, идем мы по Берлину – такие весёлые, молодые и беспечные. Конец осени, середина ноября… А на улице будто весна – ярко светит солнце, люди сняли пальто и переоделись в легкие плащи. Трава даже начала зеленеть, уличный диксиленд в исполнении негритянской группы играет классический хит, а на душе так легко и радостно!..
А мы идем, то и дело хохочем, покупаем всем напитки, беспрестанно что-то жуем, рассаживаемся на скамейке и пьем пиво, снова беспричинно смеемся, и все хорошо. А почему бы и нет? Допиваем пиво и снова куда-то идем. Лоретта попеременно кого-нибудь из нас берет под руку, мы заходим в магазины, кафе – на этот раз едим мороженое и пьем кофе. Со стороны – идут абсолютно счастливые и довольные жизнью люди, а на деле – бродяги, «нелегалы» и будущие правонарушители, почти что бандиты…
Сегодня у меня иная жизнь, иной, вполне солидный статус. Рядом со мной обожаемая и любимая Соня Шерманн. Многое приобретено, есть уже давно свое дело, респектабельный офис, появилась уверенность и стабильность, но вместе с тем безвозвратно утеряна некая детская искренность, способность беспричинно, не думая о проблемах, радоваться жизни, легко заводить знакомства, быть щедрым, беспечным и безгранично счастливым.
Никогда не удастся вернуть мне то чувство счастья и свободы, которое переполняло нас в ту незабываемую берлинскую осень.
Вы наверняка спросите:
– А что же так весело и радостно вам было? Особенно мне, экс-агенту, нелегалу? Я был
