Птица не упадет - Уилбур Смит

— Надерзил? А что именно он сказал?

— Сказал, что она не умеет вести себя как леди. Она ведь пожаловалась вам?

Дики с трудом сглотнул, и грозное лицо генерала смягчилось. Теперь генерал был удивлен и как будто озадачен.

— Боже! Он так сказал Буре? А что еще?

— Что нужно говорить «пожалуйста», когда приказываешь. — Дики не мог смотреть в глаза генералу и опустил голову. — Простите, сэр.

Генерал издал странный сдавленный звук, и Дики быстро отступил, готовый защищаться.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что генерал борется со смехом. Приступы хохота сотрясали его грудь, и наконец он закинул голову и откровенно засмеялся.

Ослабев от облегчения, Дики сдержанно и осторожно захихикал из сочувствия к генералу.

— Это не смешно, парень, — взревел генерал, и Дики мгновенно посерьезнел. — Вы проштрафились! Как можно осуждать человека из-за каприза ребенка?

Дики потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что под ребенком имелась в виду великолепная своевольная красавица, звезда высшего общества Дурбана.

— Я так понял, что приказ исходит от вас, — пролепетал Дики.

— От меня? — Смех внезапно прекратился, и генерал вытер глаза. — Вы сочли, что я способен раздавить человека за то, что ему хватило смелости не потакать капризу моей дочери? Вы так обо мне подумали?

— Да, — жалобно ответил Дики. Потом быстро сказал: — Нет! — И безнадежно добавил: — Я не знал, сэр.

Шон Кортни достал из кармана конверт и некоторое время задумчиво смотрел на него.

— Андерс, как и вы, считал, что я виноват в его увольнении?

— Да, сэр.

— Вы можете с ним связаться? Увидите его еще?

Дики поколебался, потом набрался храбрости и сказал:

— Я пообещал через месяц, когда все забудут о его увольнении, генерал, снова взять его на работу. Как и вы, я не считаю, что его поступок заслуживает наказания.

Шон Кортни как-то по-новому посмотрел на него и едва заметно улыбнулся.

— Когда снова увидите Марка Андерса, расскажите ему о нашем разговоре и отдайте этот конверт.

Дики взял конверт, генерал повернулся, и Дики услышал, как он мрачно сказал:

— А теперь займемся мадемуазель Бурей.

И Дики сразу пожалел барышню.

В субботу, почти в полдень, Ронни Пай уселся на заднее сиденье лимузина, торжественный, как могильщик в катафалке, с таким же мрачным выражением на лице. На нем был темно-серый костюм-тройка и сорочка с высоким крахмальным воротничком с отогнутыми уголками; на тонком носу с горбинкой блестели очки в золотой оправе.

Шофер проехал по Главной улице и свернул на длинную прямую дорогу, ведущую к белым строениям Грейт-Лонгвуда в нижней части откоса. Дорога с обеих сторон обсажена саговником — растениями с листьями вроде пальмовых, и с золотистыми плодами вроде сосновых шишек, размером с бочонок; эти плоды размещаются в розетке изящных ветвей; некоторым растениям не меньше двухсот лет. Садовники Дирка Кортни прочесали всю местность на сотни миль вокруг во всех направлениях, чтобы отыскать их, выкапывали, подбирая по размерам, и пересаживали сюда.

Подъездная дорога разровнена и увлажнена, чтобы не пылила, перед домом стоят двадцать или тридцать дорогих автомобилей.

— Ждите здесь, — распорядился Ронни Пай, — я скоро вернусь.

Выходя из машины, он посмотрел на элегантный фасад. Дом был точной копией исторического здания — дома Симона ван дер Штеля, первого губернатора Мыса Доброй Надежды; этот дом все еще стоит в Констанции. Дирк Кортни заставил своих архитекторов точно измерить и воспроизвести все помещения дома, каждую его арку и каждый карниз. Обошлось это наверняка невероятно дорого.

В прихожей Ронни Пай остановился и нетерпеливо осмотрелся. Никто его не встречал, хотя его специально пригласили — возможно, лучше сказать, вызвали — на полдень.

В доме бурлила жизнь: из глубины доносились женские разговоры и звонкий смех, а где-то поближе раздавались низкие мужские голоса, хриплые от выпитого, и взрывы громкого хохота.

Пахло духами, сигарным дымом и перегаром; Ронни увидел на бесценном столе розового дерева небрежно забытые бокалы, от которых на полированной поверхности оставались мокрые круги; на ручке двери в гостиную висели розовые женские панталоны.

Пока он нерешительно осматривался, открылась противоположная дверь прихожей и, молча ступая в своих маленьких туфельках, вошла молодая женщина. У нее был взгляд сомнамбулы. Ронни Пай видел, что она еще совсем молода, почти ребенок, хотя сильно накрашена; косметике потекла и размазалась. Начерненные брови придавали девице изнуренный вид, а помада так размазалась, что рот был как розовая ссадина.

Если не считать туфелек на маленьких ногах, она была совершенно голая, с незрелыми нежными грудями со светлыми неоформившимися сосками; растрепанные белокурые волосы падали ей на плечи.

Медленными движениями, как во сне, она сняла с дверной ручки панталоны и стала надевать их. А когда наконец надела, увидела стоящего у входа Ронни Пая; девушка улыбнулась воспламененными губами в размазанной помаде — кривой улыбкой шлюхи.

— Еще один? Ну хорошо, идем, милый.

Она сделала шаг в его сторону, пошатнулась и ухватилась за стол; раскрашенное кукольное лицо вдруг побледнело и стало прозрачным, как алебастр. Девушка согнулась, и ее вырвало на толстый хивинский ковер.

Ронни Пай с отвращением отвернулся и направился к двери в гостиную.

Никто не взглянул на него, когда он вошел, хотя в комнате было больше двадцати человек. Все напряженно смотрели на круглый игровой стол, украшенный слоновой костью и мозаичными инкрустациями. Столешница была завалена покерными фишками; за игрой сидели четверо, каждый прижимал к груди карты, глядя на того, кто сидел во главе стола. Воздух в комнате был насыщен напряжением, словно статическим электричеством.

Ронни Пай не удивился, увидев за столом своего шурина. Он знал, что Деннис Петерсен регулярно посещает оргии в Грейт-Лонгвуде, и на мгновение вспомнил о своей уступчивой, мягкой и преданной сестре: знает ли она? «Этот человек всех нас втянул, — подумал Ронни, глядя на Денниса и отмечая, что глаза у того воспаленные, затуманенные, а лицо напряженное, нервное, бледное. — Я по крайней мере устоял, удержался от падения в грязь. Какое бы зло нас ни ждало в будущем, я хоть в этом сохранил самоуважение».

— Что ж, джентльмены, боюсь, я вас огорчу, — вежливо улыбнулся Дирк Кортни. — У меня дамы.

И он выложил карты лицом вверх на зеленую ткань. На публику с застывшим выражением воззрились четыре дамы в причудливых костюмах. Остальные игроки несколько мгновений смотрели на них, потом один за другим с возгласами отвращения стали раскрывать свои карты.