Эйзенштейн - Виктор Шкловский

Так у Сергея Михайловича возникла теория «беспереходной игры». Он давал одно состояние человека, потом переходил к другому человеку, давая ту же эмоцию на другом человеческом материале. Возвращался через предмет, к которому относится эмоция, к первому человеку, – и так происходило столкновение состояний. Каждый человек в своей эмоции был неподвижен, как маска античного театра. Актер мог повернуться и показать другой профиль и жестом и взаимоотношением с хором выразить свое новое состояние.

У него были свои монтажные средства.

Кино и литература

Темой этой я занимаюсь давно, приблизительно 46 лет. Для меня эта тема еще не выяснена.

Сергей Михайлович и его ученики чрезвычайно сближали кино и литературу. Они брали поэму Пушкина «Полтава» и анализировали появление Петра в поэме. Получался событийный покадровый монтаж.

«Тогда-то свыше вдохновенныйРаздался звучный глас Петра:«За дело, с богом!» Из шатра,Толпой любимцев окруженный,Выходит Петр. Его глазаСияют. Лик его ужасен.Движенья быстры. Он прекрасен,Он весь как божия гроза.Идет. Ему коня подводят.Ретив и смирен верный конь.Почуя роковой огонь,Дрожит. Глазами косо водитИ мчится в прахе боевом,Гордясь могущим седоком».

Тут указан выход Петра из шатра, дается его крупный план, конь Петра, посадка на коне.

Все это очень хорошо. Но такое положение, как «Он прекрасен, он весь как божия гроза», уже не поддается прямому кадрованию. Прежде всего потому, что оно разбито на две строки. Если мы покажем приближение грозы, то мы ничего не покажем.

Мы не можем показать такое выражение «Как пахарь, битва отдыхает». Это сравнение прекрасное, но оно основано на целом ряде наших знаний об утомлении пахаря. Мы знаем, что в жару пахарь отдыхает. Сражение пылкое, многолюдное соединено с картиной пустого поля, зноя и воспоминания об отдыхе крестьянина. Это в кино непередаваемо.

Возьмем одно выражение из «Медного всадника»: «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье…» Как создается выражение «державное теченье», почему оно нас останавливает, как бы возвышается над другими строками и их объединяет?

Литературный монтаж основан на дальнодействии кусков. В начале поэмы мы видим человека, про которого сказано «Он». Петр не назван, он появляется не прямо названным. «Петра творенье» как бы заменяет человека, про которого было сказано «Он».

Первый монтажный вход Невы состоит в описании пустынной реки, по берегам которой «чернели избы здесь и там». Дается пустота и человек.

Потом дается описание города, несколько геометричное, отвлеченное, точное по своему рисунку:

«В гранит оделася Нева;Мосты повисли над водами;Темно-зелеными садамиЕе покрылись острова».

Прежний пейзаж, пейзаж пустоты, вытеснен дворцами и башнями. Пейзаж занят, в нем есть вертикали, в нем первый раз появляется цвет темно-зеленых садов. Нева показана измененной, державной, она окружена пейзажем города и ограничена, подчеркнута береговыми набережными:

«Люблю твой строгий, стройный вид,Невы державное теченье,Береговой ее гранит».

Средствами кино это не надо делать, это не надо рядом ставить. Между пустой рекой и державной рекой нельзя дать действие-столкновение.

Но подготовляется новая драма. Избы, которые чернели у пустынной реки, имеют наследников. Это бедный дом Параши на самом краю города, около пустынных вод, которые еще пустынны. И этот дом будет снесен наводнением. Петр погубит Парашу.

Параша, женщина, которую любит герой, выражена маленьким домиком. Она нигде не показана. Изба характеризовалась так: «Приют убогого чухонца». В конце первой части упомянут ветхий дом, и там Параша – «его мечта».

Наводнение заносит ветхий домишко на остров. Домик разрушен. Домик разыскал Евгений:

«…НаводненьеТуда, играя, занеслоДомишко ветхий. Над водоюОстался он, как черный куст.Его прошедшею весноюСвезли на барке. Был он пустИ весь разрушен. У порогаНашли безумца моего,И тут же хладный труп егоПохоронили ради бога».

Это снять нельзя и не надо. Тут есть воздух, пространство, тут сталкиваются понятия.

Литература живет дальними действиями, дальними соотнесениями. Внутреннее содержание поэмы основано на пересечении различных семантических рядов, которые непосредственно в поэме не изображены.

В поэмах – и в «Полтаве» и в «Медном всаднике» – сталкиваются большие структуры исторических воспоминаний; сопоставляясь, пересекаясь, они дают ослепительную точку. Оказывается, что смысл истории трагично противоречив.

Кино живет иными многозначностями.

Что же мы можем сказать?

Сергей Михайлович подчеркивал сам, что истинная длина куска, которую мы берем в монтаже, не может быть определена. Это не метр, не полметра, не десять сантиметров. Это смысловое высказывание, которое должно довыразить себя на экране, иначе получится салат, к которому прибегали иногда. Салат стал невозможным, когда появился звук, потому что звук имеет свою временну́ю природу. Он продолжается. А кусок, увиденный, может быть всего лишь мгновением.

Федор Михайлович Достоевский предупреждает об опасности вещей; Золя описывает начало их победы

Федор Михайлович видел в 1862 году Европу глазами пророка, глазами игрока, глазами бедняка-художника.

Он принимал самых близких, как людей, у которых можно попросить денег на игру – часто без надежды.

Перед ним лежит запретный, чужой, но понятный до конца мир.

Федор Михайлович хорошо узнал Запад. В 1863 году в журнале «Время» он описал впечатления о поездке за границу в июне – сентябре 1862 года. За это время он посетил Германию, Францию, Италию, Швейцарию и Англию.

В статье, которую он назвал первоначально «Зимние заметки о летних впечатлениях», Достоевский много писал о Франции. Он говорил о том, что буржуазный француз больше всего любит вещи и гордость свою почитает в том, чтобы иметь как можно больше вещей: «Накопить фортуну и иметь как можно больше вещей – это обратилось в самый главный кодекс нравственности, в катехизм парижанина… Теперь надо накопить денежки и завести как можно больше вещей, тогда и можно рассчитывать хоть на какое-нибудь уважение»[20].

В этой же главе VI, названной «Опыт о буржуа», Достоевский прибавляет, что без вещей «даже на самоуважение нельзя иначе рассчитывать».

Существуют мужья, уже имеющие вещи. Но вот существуют люди не женатые и бедные. Он будущий муж: «…тот же самый брибри». «Брибри» – ласковое название, хотя, может быть, и обманываемого, не уважаемого мужа. Будущий «брибри» называется у Достоевского Гюставом. Гюстав беден. Случайность предлагает ему миллионы.