На стороне мертвецов (СИ) - Волынская Илона

— Ниночка, тебя нельзя пускать за стол, потому что ты маленькая девочка. Тебе еще рано спускаться к гостям. — терпеливо пояснил Митя — раз уж тетушка с Ниночкой здесь, придется воспитывать.

— Все ты врешь! — надменно проверещала Ниночка — Митя и не знал, что так можно, но у кузины получилось. — Ты просто боишься, что я понравлюсь твоему папеньки больше, чем ты, противный мальчишка! Так и будет, понятно тебе? — по стеночке, точно боясь коснуться Мити перешитым подолом, проскользнула мимо него к лестнице — и со всех ног кинулась вниз.

— Вот ведь глупая. — раздраженно буркнул Митя, проводив ее взглядом. Даже отец, с его небрежением к этикету, не пустит маленькую девочку к «взрослому» столу, а изгнание на глазах посмеивающихся гостей — это унизительно. Такого он разве что Алешке пожелал бы, а не маленькой девчонке, к тому же как-никак кузине. Внизу зазвучали голоса… и Ниночка пронеслась мимо него обратно, метнула на Митю ненавидящий взгляд, и скрылась в комнате, с грохотом захлопнув за собой дверь.

— Теперь я же, выходит, и виноват! — пробормотал он вслед.

Учиненная отцом короткая выволочка все же подействовала на горничную: комната была слегка прибрана — постель наскоро заправили, хотя наверняка не проветрили, да исчезла валявшая на полу одежда. Если ее еще и почистят… да ванну принять… И он тут же заснет, понял Митя, едва сдерживая зевок. И снова ничего не расскажет отцу? Тот уйдет рано утром и… о-о-о… Митя снова останется со своими сведениями как с саквояжем без ручки: ни унести, ни выбросить. Значит, надо терпеть до конца обеда… В желудке недвусмысленно заурчало, намекая, что и самому бы отобедать не худо. И Леську найти, без Леськи весь его рассказ отцу — так, слова…

В дверь постучали — кажется, ногой. Толкнули — задом. И на пороге объявилось все, чего Мите желалось: радостно улыбающаяся Леська с нагруженным едой подносом.

"И чего ж я про новый гардероб-то не подумал — вдруг бы у нее за спиной еще целый сундук новехоньких чистых вещей прятался!» — мелькнуло в голове.

— Я вам, панычу, повечерять принесла! — радостно вскричала Леська, семенящей походкой вплывая в комнату и водружая поднос на туалетный стол. — Ось, сидайте сюды… али сюды… да хоть куды! А я вам зараз подам. — суетясь вокруг подноса, частила Леська. Она то хватала кувшин, наливая остро пахнущий квас почему-то в винный бокал, то принималась наваливать на тарелку вперемешку соленые грибы, вареники, остро и пряно пахнущую поросятину… Когда той же ложкой Леська нацелилась розетку с вареньем, Митя поторопился ложку перехватить.

— Оставь… Я сам.

— Ну як же, сам, як можно — сам! Я для вас, паныч, все-все сделаю! Вот чего захочете — того и сделаю! — и вдруг быстро провела по верхней губе кончиком острого, как у лисички, язычка. У Мити томительно заныло в груди и… не только в груди. Как при взгляде на княжну Трубецкую…

«Фу! Это никакая не княжна! Это фабричная девка…» — скривился он одновременно от омерзения к самому себе и… вовсе не от омерзения. Все чувства вдруг стали такими… яркими, головокружительными… острыми! Ноздри его дрогнули — от сытного духа поросенка и… тонкого, едва заметного аромата девичьего тела, который не могла заглушить даже давно не стиранная одежда. От этого невероятного смешения приятного… противного… приятного… Митя едва не пошатнулся. Зрение стянулось в один тонкий луч, и в этом луче не было ни комнаты, ни даже самой Леськи, а только ее губы — розовые, манящие, как… спелая малина. Взгляд невольно пополз ниже, вдоль впалой щеки, на торчащую из обтерханного ворота кофты цыплячью шейку, прикипел взглядом к ключице… Там, под слоем тонкой, как на яблоке, кожи, билась голубая жилка и толчками гнала кровь. Сделать шаг вперед… Обхватить Леську за плечи… Прижаться губами к губам… и аккуратно и бережно позволить ножу скользнуть девчонке под ключицу. Смотреть в ее широко распахнутые глаза, ловить губами последний вздох, и чувствовать, как растворяется ее маленькая, глупая жизнь.

В глазах Леськи мелькнул ужас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А-а-ах! — Митя судорожно выдохнул, поняв, что стоит к ней близко-близко, что его рука уже протянулась, чтобы обнять ее за плечи, а серебряный нож мягко и вкрадчиво сползает в ладонь.

Он шарахнулся назад, отгораживаясь от Леськи столом с подносом.

«Не удержусь. — вдруг отчетливо осознал он. — До того, как мертвяков упокоил, еще надежда была, а сейчас… нет, не удержусь! Раньше или позже, ее или кого другого… Что же мне делать?»

— Зачем? — хрипло спросил он.

— Шо, паныч? — растеряно переспросила Леська.

— Зачем все-все сделаешь?

Митя, конечно, понимал, что каждый петербургский молодой господин для такой вот Леськи — Истинный Князь и подарок Лели, но как-то уж слишком быстро она к признаниям перешла.

— Ну-у-у… — протянула девка. — А… в вашенском дому прислугу нанять — кто решает? Тетушка? Али батюшка ваш?

Это было так неожиданно, что Митя растерялся.

— А… я как-то пока не задумывался. Раньше, в Петербурге, экономка была и бабушка… княгиня Белозерская помогала, а теперь… Тетушка свою прислугу привезла, но если они не справятся, отец, наверное, уволит…

— Паныч! А пущай он меня не увольняет! — вдруг страстно взвыла Леська. — Чи хотя бы возьмет… и не увольняет! А я вам… я вас…

— Ты мне уже и так все-все пообещала! Или у тебя еще что-то осталось? — буркнул Митя. — Погоди… Ты о чем говоришь?

— Та тетенька-от ваша… Как я ее в трактир отвела, меня до вас в прислуги покликала. — зажмурившись, как в воду головой, выпалила Леська. — Полы мыть, и посуду, и еще чего велят… Панычу! — Леська прижала кулаки к лицу. — Христом-Богом та Предками молю — сделайте так, шоб я у вас прислуживать осталась! Скажить батюшке… а тетеньке не кажить!

— Чего… не казать?

— Шо я фабричная! Она думает, шо я у когось в услужении вже була… а я шустрая просто! И сообразительная! И вчусь швидко, и работы не боюсь, и… я батюшке вашему про Марьянку и медведя все как есть обскажу, только оставьте!

— Ты ж боялась! И Потапенко сейчас тут, у нас…

— Ну так они же уйдут — а потим его батюшка ваш и вовсе заарестует! И намордник оденет — чи як там перевертнев арестовывают? А шоб в горничных остаться — оно и жизнью рискнуть можно! Тут же… Комната! — благоговейно выдохнула она. — Лише мне, та той Маняшке дурной! На двох! Вы ж бачили наш барак, панычу: тут и хвориют, и помирают, и детей делают! А здеся прямо в доме мыльня есть, хоть кажинный месяц стирайся да мойся! Навить… зимой! — благоговения в голосе прибавилось. — А ще мне барыня… тетенька ваша… платье обещала, и ботинки, и фартук, и… жалованье! — Леська захлебнулась эмоциями. — И за все це — не на фабрике горбатиться, а посуду мыть, в теплой-то воде? Или думаете мне сложно с ранку камины почистить да пол отскоблить? Да я, если хотите знать, на смену до света вставала — как гудок прогудит, так и вскакивала! А там на чесальной машине до самого темна, а тут… на рынок… с корзинами… хучь солнышко повидаю, с самой деревни его не бачила… Да я… пану старшине всё про его дела прям в лицо выскажу! А, грець с ним, могу даже в морду! И пусть жрет — лишь бы хоть трошечки… — она на ногте отмерила как немножко. — …в горничных эдакой-то барыней пожить! Паныч! — Леська истово рухнула на колени. — Пущай меня оставят! Хоть тетушка, хоть батюшка… хоть кто! А уж я отслужу, я отработаю! — и принялась кланяться, колотясь лбом об пол, как в церкви перед иконой. — У вас кимната самая чистая во всем доме будет, и сапоги я вам отчищу, и рубаху заштопаю и… и ежели еще чего захотите, так с нашим удовольствием! — и Леська поползла к нему по полу, заставив шарахнуться снова, и плюхнуться на оказавшуюся за спиной кровать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Чего… захочу?

— А ничего, ежели не захотите, а ежели захотите, так только пальчиком поманите, хоть самым мизинчиком…

— Встань немедленно!

— Как скажете, барич! — немедленно согласилась Леська и поднялась… походя крепко притершись грудью об его колени. — Бачите, якая я вам послушная! И я вас бильше не боюсь!