Самая темная ночь - Дженнифер Робсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет. – Теперь тон священника был ласковым и уверенным. – Их посадили в поезд и увезли.
– Куда?
– На север, – сказал Нико. – Возможно, в трудовой лагерь, в Германию. Мы не знаем наверняка.
– В трудовой лагерь? Но это же глупо – моя мама даже ходить не может. Почему их не оставили в покое?
Мужчины ей не ответили – им нечего было сказать.
– На север отправили только их?
– Нет, – покачал головой отец Бернарди. – В поезде были другие люди. В том числе рабби Оттоленги.
Рабби был другом ее отца, хорошим, добрым человеком. С подорванным здоровьем. Он не годился для тяжелой работы.
– Он почти слепой, – прошептала Нина. Как будто это что-то меняло.
– Мне очень жаль, Антонина. Так жаль, что я принес тебе дурные вести…
– Я постараюсь выяснить о них все, что можно, – заверил ее Нико.
– И я тоже, – кивнул священник. – А пока пообещай мне не впадать в отчаяние.
– Обещаю, падре, – солгала Нина, потому что было слишком поздно лелеять надежду.
Ей как-то удалось встать и дойти до дома, держась прямо, шажок за шажком, в надежном убежище из объятий Нико.
– Я отведу тебя сразу наверх. Скажем остальным, что ты очень устала. Они не будут задавать лишних вопросов.
В спальне Нина села на кровать, Нико расшнуровал ее ботинки, развязал шаль и помог снять платье. Он переодел ее в ночную рубашку, просунув руки в рукава, словно одевал ребенка, откинул одеяло и уложил на спину. Нина уставилась в потолок невидящим взором. Сердце тяжелым осколком льда застыло в груди.
Когда солнце вновь выглянуло из-за горизонта, она все еще не спала.
– Прости, что сразу тебе не сказал, – тихо проговорил Нико. – Я хотел, но не знал, как все объяснить Розе и отцу. И как объяснить им, отчего ты так расстроена сейчас…
– У меня есть еще пара часов.
– Все, что нам пока известно о твоих родителях, – это что их увезли на север.
– Этого достаточно.
– Если бы я мог забрать у тебя бремя скорби, чтобы нести его самому, я бы сделал это.
Нина провела языком по пересохшим губам, сглотнула с трудом и наконец заговорила:
– Это же бессмысленно – зачем отправлять таких слабых людей в трудовой лагерь? Когда фашисты хватают молодых и здоровых – это ужасно, но хотя бы можно понять, почему они это делают. А мои родители… они ни для кого не представляют угрозы.
– Я знаю, знаю, – прошептал Нико.
– Отец всю свою жизнь лечил людей. Он добрый, чуткий, порядочный человек. И мама тоже. Я… я не понимаю, почему с ними так поступили. Никогда не пойму…
Вскоре Нико встал и оделся, а ей посоветовал еще поспать:
– Оставайся в постели. Я позову тебя завтракать, когда вернусь.
Но как она могла заснуть? Все ее страхи воплотились в реальность: родителей больше нет, их отправили неизвестно куда, и теперь ей предстоит не просто жить с этим знанием, но и притворяться, что ничего ужасного не случилось. Через несколько минут она спустится на кухню и будет завтракать, а потом заниматься домашними делами, и никто, кроме Нико и отца Бернарди, не будет знать, что ее сердце разбито.
* * *
Неделю спустя в полночь немцы начали штурм Монте-Граппы. Дом трясло, штукатурка сыпалась с потолка, как снег, коровы заполошно мычали в хлеву, Сельва выла, но объятия Нико по-прежнему надежно и умиротворяюще смыкались вокруг Нины. Она спиной чувствовала его тепло; его ладонь лежала на ее округлившемся животе. С Нико она была в безопасности – Нина твердо это знала, но орудия грохотали так близко, и с каждым новым взрывом рос ее страх. [42]
– Только кажется, что стреляют рядом, – прошептал Нико ей на ухо, – на самом деле бой идет далеко.
– Когда это закончится?
– Не закончится, пока партизаны не сдадутся. Да и какой будет исход? Флоренция уже в руках союзников, Париж освобожден месяц назад. Немцы отступают повсюду, и сами понимают, что война проиграна, но все еще сражаются. Поражения подогревают их ярость и страх.
– Ты знаешь тех людей на горе?
– Их там слишком много.
– Они сумеют выжить?
– Я не знаю. Постарайся поспать, скоро рассветет.
* * *
Утром он ушел. Задержался лишь, чтобы помочь Альдо подоить коров. Сказал отцу, что вернется к вечеру, но куда он идет, в доме не знали. Так что Нине предстояло вытерпеть очередную муку ожидания, да еще она знала, что ближние горы кишат вражескими солдатами, озверевшими от страха и готовыми стрелять в каждого встречного.
Нико вернулся к ужину, и ей показалось, что он в хорошем настроении – немного рассеян и утомлен, но в остальном с ним вроде бы все было в порядке. Он дождался, когда дети разойдутся по своим спальням, и как только на кухне остались Нина, Альдо и Роза, взял бокал вина, налитый отцом, и поделился новостями:
– Партизаны на Монте-Граппе прекратили бой, но немецкое окружение было легко прорвать. Многие из наших за время осады погибли или оказались в плену, зато и немало таких, кому удалось спастись.
– Слава богу! – пылко воскликнул Альдо.
– Вот только на этом все не закончится, – продолжил Нико. – Немцы предлагают амнистию каждому партизану, который сложит оружие и сдастся. Некоторые на это купились – пришли добровольно. И были арестованы.
Альдо подлил сыну вина, Нико сделал глоток и решительно отставил бокал:
– Я знаю или, по крайней мере, догадываюсь, где сейчас скрываются некоторые партизаны. Надо их предупредить.
– Но ведь…
– Роза, немцы никогда, ни за что на свете не оставят в покое этих людей. В лучшем случае партизан ждет тюрьма или трудовой лагерь где-нибудь между Италией и СССР. Но скорее всего их сразу казнят.
– И что ты можешь сделать в одиночку? – спросил Альдо.
– Если мне удастся помешать хоть одному из них сдаться и тем самым спасти их, риск будет того стоить. Там есть мальчишки не старше Маттео. Как я буду в зеркало на себя смотреть, если останусь дома и позволю им умереть?
– Ты уверен, что немцы не выполнят обещание? – спросила Нина.
Нико посмотрел на нее так, будто не верил, что она могла задать подобный вопрос:
– Цвергера видели в наших краях позавчера, разъезжал тут на машине. А сегодня утром он на ступенях церкви в Пассаньо клялся всеми святыми, что каждый юноша или мужчина, который придет с повинной, будет прощен. Ты веришь, что этот человек может сдержать свою клятву?
– Нет, – прошептала Нина.
– Правильно. Не может. Поэтому я обязан сделать все, что в моих силах.
