Вот пришел Кандимен - Алекс Тарн

Тут Пьер сыто икнул, наклонился и поднял с палубы отрубленную окровавленную голову. Над этой деталью реквизита он трудился накануне особенно долго, и теперь она выглядела великолепно, с вытекшими глазами и вываленным сизым языком… даже на расстоянии в пять шагов было не понять, что это обычный разукрашенный кусок гипса и несколько тряпок.

"Так вот…" — сказал Пьер Анютины Глазки и, примерившись, откусил у головы вываленный язык. Несколько французов упали в обморок. Остальные блевали, свесившись за борт. Пьер немного пожевал, сморщился и сплюнул.

"Тьфу! Так вот! Я даю вам ровно десять минут на то, чтобы сесть в шлюпки. И поторопитесь, пока наша абордажная команда не проголодалась."

Они управились быстрее. Так мы получили отличный фрегат, кучу добра и вечную славу.

Муж. И ты хочешь, чтобы кто-то поверил этой белиберде? Это чересчур даже для голливудского кино.

Жена. (равнодушно) Не хочешь — не верь. Факт, что вся Вест-Индия поверила.

Муж. Плевал я на твою Индию. Вместе с Пакистаном. (после паузы) Ну и что дальше? Кому вы загнали вашу добычу?

Жена. Что?

Муж. Добычу! Ты говорила что там было много добра… ткани, деньги…

Жена. (равнодушно) Ткани… деньги… ага… было…

Муж. Ну?

Жена. Не помню.

Муж. Не помнишь? Ты хочешь сказать, что не помнишь, что вы сделали со всем этим добром, которое само приплыло в ваши дурацкие руки? Продали, а? Нашли барыгу, спихнули за полцены, а потом гуляли два года напролет? А может, купили табачную плантацию в Северной Каролине? Или публичный дом в Новом Орлеане? Не помнишь? Такая удача выпадает раз в жизни, одному из миллиона. Как такое может случиться, что ты не помнишь?

Жена. Ты прав, крыса. Наверное, надо было бы запомнить. Наверное, я даже помнила об этом в первые несколько дней, когда мы с Пьером праздновали нашу победу в кабаках Барбадоса. Но видишь ли… никогда не знаешь, куда тебя поведет… (после паузы) Потому что как-то вечером в кабаке под названием "Два Якоря" я повстречала его, Джона «Калико-Джек» Рекхэма, мою судьбу и погибель, черную метку моей души, могилу моей радости.

Пауза.

Его звали «Калико-Джек» по имени пестрых тканей, в которые он любил оборачивать свое тощее тело. Он был всего-навсего пиратом, не лучше и не хуже других… почему тогда именно он? Любовник из него был, прямо скажем, так себе. Сказать, что он был красив?.. Нет, скорее — безвкусен. Тогда — что? А черт его знает! (в бешенстве) Черт! Его! Знает!

Но факт остается фактом: я не могла свободно дышать, с тех пор, как увидела эту самовлюбленную задницу.

Пауза.

Пьер называл меня ведьмой. Хороша ведьма!.. Почему он?.. Как?.. Я?.. И — он?.. Почему? Знать бы, где он сидит, этот мерзкий сукин сын, который вяжет свои крутые морские узлы, намертво стягивающие столь неподходящих людей… Видит Бог — я не хотела его! Видит Бог, я не любила его! Видит Бог — я жить без него не могла! Джек! Калико-Джек, ядрить тебя Рекхэм!..

Подходит к зеркалу, встает против него, кричит, упираясь в стену и глядя в зеркало.

Джек! Джек! Выходи немедленно, чертов сучий потрох! Или, клянусь, я вывернусь наизнанку прямо в твою безразличную морду!

Одновременно с речью Жены, обращенной к зеркалу, с Мужем происходят изменения: он распрямляется, осматривает себя, свою одежду и пр. Следующие слова он произносит уже в другой ипостаси, другим голосом, на ходу изменяя свой внешний облик.

Муж. Эй!.. Ну!.. Ты это, того… Хм… Ну, дьявол тебя побери, ты это…

Все так же недоуменно разглядывая себя, Муж с досадой отбрасывает швабру, подпирающую дверь между гостиной и кухней, и без всякой опаски выходит в гостиную. По дороге он ощупывает себя, с удивлением обнаруживая отсутствие бороды. Недоуменно он топчется посередине комнаты.

Муж. Вот, черт! Где борода-то, ядрен-ть?

Жена, видя его выход, ведет себя несколько противоречиво. Сначала она хватает саблю и замахивается с недвусмысленным намерением зарубить Мужа (который тем временем не обращает ни малейшего внимания на все ее телодвижения). Затем, не зарубив, она бросает саблю на стол и закрывает лицо руками. Муж, поискав и не найдя бороду, оглядывается и замечает Жену.

Муж. О! Анна! Ну слава Богу! Ты чего мне бороду-то сбрила? Убью, зараза!

Хватает со стола саблю и начинает гоняться за Женой, кроша все на своем пути. Жена уворачивается; наконец, после нескольких кругов погони она срывает со стены вторую саблю и происходит фехтовальный поединок между Мужем и Женой, внешне яростный, но по сути совершенно безвредный. Поединок заканчивается тем, что оружие одновременно выпадает из рук сражающихся, и они, постояв секунду-другую друг напротив друга, обнимаются.

Жена. Джек! Джек!

Муж. Анна!

Жена. Ну почему ты такой дурак?

Муж. Ну почему ты такая дура?.. Кой хрен ты мне бороду сбрила?

Жена. Да что ж ты такой глупый? Ничего я тебе не сбривала. Жизнь тебе сбрила. Как жизнь, Калико-Джек? Давненько…

Муж. Да уж, давненько… Я люблю твой зад, Анна.

Жена. А я люблю когда ты его любишь, Калико.

Муж. Я люблю твои сиськи, Анна.

Жена. А я люблю когда ты их любишь, Калико.

Муж заваливает Жену на стол, срывая одежду с нее и с себя.

Жена. (задыхаясь) Подожди, подожди… пойдем в спальню…

Обнявшись, целуясь и шаря руками по телу друг друга, они перемещаются в спальню.

Конец первого действия.

На сцене — та же декорация, что и в первом действии. В гостиную из спальни выходит Жена в своем «пиратском» облачении. Она подходит к зеркалу и повязывает на голову платок, улыбаясь собственному отражению.

Муж. (кричит из спальни) Анна, дьявол тебя забери! Куда ты опять подевала мою трубку?

Жена. (негромко, продолжая вертеться перед зеркалом) Заткнись, Калико.

Муж. (кричит) Куда-куда?

Жена. (громче) Заткнись, Калико! Откуда здесь взяться твоей трубке?

Муж. (появляясь в дверях спальни) Ну будь хорошей девочкой. Ты же знаешь, что я всегда выкуриваю трубку после наших кувырканий.

Жена. Подумаешь! С тех пор, как тебя повесили, у тебя была уйма времени отвыкнуть от дурных привычек.

Муж. (потирая шею) Гм… А меня повесили?

Жена. Конечно. Девятнадцатого ноября 1720 года, на Рифе Мертвеца. Как ты мог такое забыть?

Муж. Действительно, странно… Хотя знаешь, самые неприятные вещи всегда стараешься забыть в первую очередь.

Задумчиво разводит руками и вдруг разражается громким хохотом.

Жена. Что это ты вдруг так развеселился?

Муж. Да так… Я подумал, что тебе должно быть сейчас не меньше трехсот лет. В жизни не трахал такую старуху с таким удовольствием.

Жена. (обнимая Мужа) А что, Калико? Было ведь и в самом деле неплохо, правда?

Муж. А когда нам было плохо? Мы с тобою всегда жили душу в душу. Разве не так?

Жена. (с заминкой) Считай, что так… С небольшими исключениями.

Муж. Без всяких исключений. С той самой минуты, как я впервые увидел тебя в таверне "Два Якоря" в Нью-Провиденс. Я тогда еще был рулевым у капитана Вейна, и мы зашли на Багамы немного отсидеться. Помнишь?

Жена. (пренебрежительно фыркает) Вот еще! Буду я всех помнить! Мало ли вас тогда пряталось на Багамах по случаю амнистии!

Муж. Ты сидела в компании этого твоего гомика и его расфуфыренных ухажеров, красивая, как русалка. Все уже были пьяны в драбадан, все, кроме тебя, хотя ты и пила наравне с самыми лужеными глотками. И любому было ясно, кто тут королева. Да что там королева — ты была и королевой, и королем, и королевским судьей, и лордом Адмиралтейства! Даже самые бесстыжие зенки самых прожженных пройдох испуганно опускались, стоило тебе взглянуть на них попристальней!

А почему? Потому что во всей округе… нет, во всей Карибии… да какое! — во всем мире не было тогда мужика, достойного такой женщины! Кроме, конечно, меня.