Девушка с обложки - Мери Каммингс

Но пока до тридцатилетия Клодин было еще далеко — а потому диету приходилось соблюдать.

И вот, по приезду в Париж, ее постигло дьявольское искушение. Предстало оно в образе холодильника с продуктами, купленными для нее Бобом «на первый случай»: низкокалорийный хлебец, пара помидоров и обезжиренный йогурт соседствовали там с двумя баночками foie gras[2], упаковкой тонко нарезанной копченой семги и коробочкой камамбера.

Какого черта зараза Боб, прекрасно зная, как ока мучается с диетой, купил все эти чрезвычайно вкусные, но жутко калорийные продукты, ока не знала — возможно, решил таким образом пошутить. Но не выбрасывать же их теперь было?! Поэтому невольно получилось, что с самого приезда Клодин напропалую лакомилась — единственная уступка диете состояла в том, что хлеб при этом ела отрубяной.

Но сегодня она твердо решила перестать валять дурака и снова сесть на диету. На жесткую диету — с учетом всего, что она съела за последние дни. А кроме того — достать, наконец, из чемодана дисковый тренажер и воспользоваться им по прямому назначению.

Жесткая диета подразумевала на завтрак обезжиренный йогурт и чашечку кофе — больше ничего. Так что после завтрака Клодин отнюдь не чувствовала себя сытой и, накладывая Дино его консервы, с трудом удерживалась от искушения препроводить очередную ложку не в кошачью миску, а себе в рот — уж очень они соблазнительно пахли мясом.

Отвлечься от мерзкого ощущения пустоты в желудке никак не удавалось — не помог ни телевизор, ни даже купленный в Лувре пару дней назад толстый путеводитель по Парижу.

Наконец, зацепившись за спасительную мысль: а что если во время разговора с Максом у нее от голода громко и неприлично забурчит в животе?! — она решила пойти на сделку с собственной совестью: сделать омлет из одного яйца и съесть его с ломтиком ржаного хлеба — а за это вечером лишние двадцать минут позаниматься на тренажере.

Звонок в дверь застал Клодин, когда она, воровато поглядывая на последнее, что осталось из «искусительных» продуктов — баночку foie gras — пыталась достать из решетки надтреснутое яйцо. От звонка рука удачно дрогнула, яйцо вынулось и, положив его на блюдце, чтобы не скатилось и не грохнулось на пол, она побежала открывать.

На площадке стоял Боб и ухмылялся во все тридцать два зуба.

— Ну чего тебе? — впустив его, хмуро сказала Клодин. Она все еще сердилась на него за вчерашнее «Давай, давай!».

— Да брось ты! — отмахнулся он. — Я фотографии принес. Пошли посмотрим! — и, не дожидаясь приглашения, свернул на кухню.

Долго сердиться на Боба у Клодин никогда не получалось. То есть получалось, когда его не было рядом. Но он появлялся — добродушный, долговязый, с вечно растрепанными светлыми волосами — и через минуту возникало ощущение, что все в жизни чепуха, к которой не стоит серьезно относиться и уж тем более тратить на нее нервы.

Вместо омлета она сделала яичницу, и они вдвоем прикончили ее, запивая кофе. Боб объяснял, что еще Клодин, по его мнению, должна посмотреть в Париже — он знал здесь каждый уголок и, как он выражался, «каждую собаку» и чувствовал себя французом не в меньшей степени, чем американцем.

Они похихикали, вспоминая режиссера — после скандала, который Клодин вчера закатила ему в трейлере, он вел себя куда тише и приличнее, к ней же обращался исключительно на «вы», подчеркнуто вежливо выговаривая «мадемуазель Клаудина».

Как режиссер он, хоть и создавал на площадке много ненужного шума и суеты, на поверку оказался не так уж плох — фотографии получились весьма привлекательные. На первый взгляд нелепое «Кружись, кружись!», например, обернулось целой серией снимков, где Клодин в развевающемся платье, казалось, порхала, легкая как пушинка — Бобу удалось поймать это ощущение движения, почти полета.

— Да, и вот тебе еще, — сказал он под конец, достав из кармана очередную пачку снимков. По выражению его лица Клодин сразу поняла, что это.

Так и есть — на первой же фотографии она увидела саму себя, сидящую на земле с задранной юбкой и с глупой мордой. И те самые двое мужиков тоже в кадр попали — хорошо было видно, как они на заднем плане на нее вылупились… рты пораскрывали, ухмыляются.

А вот она показывает им средний палец…

На секунду ей стало смешно, но потом обида вскипела с новой силой.

— Какого черта ты мне это притащил?!

Боб недоуменно взглянул на нее и глупо хохотнул:

— Прикольно!

— Я тебе покажу — «прикольно»! — вскочив, Клодин со всего размаха огрела его пачкой по затылку. — Я тебе покажу! — швырнула издевательские фотографии туда, где им было самое место — в помойное ведро. — Прикольно ему, видите ли!

— Еще напечатаю! — ухмыльнулся он, выставив локоть, чтобы обезопасить затылок.

— Иди к черту, гад! — Клодин стукнула его кулаком по плечу. — Иди, иди!

— Да перестань ты, — со смехом отмахнулся Боб и встал, — я и так уже ухожу! Яичницу я съел, кофе выпил — зачем ты мне еще нужна?!

— Ах, так?! — она все-таки сумела прорваться через его оборону и хлопнуть ладонью по белобрысому затылку.

Закрыв за ним дверь, Клодин взглянула на часы. Было уже почти два; времени для того, чтобы навести на себя последний блеск, оставалось в обрез.

Прошла в комнату, достала из шкафа черно-белый костюм в клетку — любую другую женщину он бы полнил, на ней же смотрелся превосходно. Приложила к себе — да, это как раз то что надо…

И тут в дверь позвонили.

«Наверняка опять Боб! — подумала Клодин. — Больше некому!»

Она подошла к двери, взглянула в глазок так и есть, Боб, чуть ли не носом уткнувшись туда, корчил рожи. Шут гороховый!

— Ты что — забыл что-то? — спросила она, впуская его.

Он молча взглянул на нее странным невидящим взглядом — ей показалось, что глаза его полны слез — шагнул в квартиру и внезапно рухнул, упал к ногам Клодин лицом вниз.

Несколько секунд она оторопело смотрела на него, пока не поняла, что нелепая штука, словно прилипшая к его спине — это рукоятка ножа, а темное пятно вокруг — кровь…

На лестнице послышались гулкие торопливые шаги.

Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, Клодин мгновенно захлопнула дверь, заперла ее на оба замка и приникла к глазку.

Не прошло и секунды, как на площадку выскочил человек в кожаной куртке — молодой, черноволосый и курчавый. За ним второй, похожий на первого, как родной брат. Они нетерпеливо устремились к ее двери. Несмотря на то, что Клодин видела тянущуюся к звонку руку, резкий звук заставил ее вздрогнуть. Еще один… еще…

Потом в дверь ударили чем-то тяжелым — ногой?!