Дягилев - Наталия Чернышова-Мельник

А вот еще одно интересное наблюдение Елены Валерьяновны, благодаря которому видим, что еще трехлетним мальчиком будущий импресарио чувствовал себя важной персоной, к мнению которой должны прислушиваться все окружающие.

Дело было накануне нового, 1876 года. Это был первый праздник, который новая хозяйка дома устраивала для своего пасынка. Ей очень хотелось сблизиться с мальчиком, по возможности заменить ему мать, поэтому она готовилась к торжеству основательно, стремясь доставить ребенку радость. Главный сюрприз — елка — действительно удался на славу. Утопая в вате, как в настоящем снегу, она к тому же блестела и переливалась благодаря украшениям. А внизу, под пушистыми ветвями, лежали подарки — для Павла Павловича, Елены Валерьяновны и, конечно, Сережи.

Сначала это чудо оценил по достоинству слуга Осип, а потом с ним немного поспорила — надо же высказать свое мнение! — горничная Лукинична. Когда, наконец, они пришли к согласию, решили позвать мальчика: пусть именно он даст сигнал к началу праздника.

Сережа сразу же понял, что ему поручена самая важная миссия. Приняв соответствующий моменту вид, он, сложив руки за спиной, переступил порог залы. Неспешно оглядев елку, оценив богатство ее убранства и немалое число подарков, сложенных в кучу, он, казалось, не торопился высказать свое мнение, «держал паузу» умело, как настоящий актер. Наконец вынес вердикт: «Недурно-с…» — и сделал при этом правой рукой, сжатой в кулак, удивительный жест, словно поставил в воздухе жирную точку. Видимо, этим трехлетний карапуз хотел подчеркнуть: последнее слово — за ним.

Незаметно идет время, и мальчик становится старше. Он внимательно всматривается в окружающую жизнь, фиксируя малейшие детали, не забывая при этом, какое место занимает он сам в череде происходящих событий, и, так уж повелось, подробно рассказывает обо всём в письмах родным: «Милая мама, я напишу тебе, как я провел вчерашний день. Как ты уехала, мы пошли в комнаты, я пошел в буфет напиться. Потом пришел и стал играть в мячик, потом я пошел в спальню твою разговаривать с Кикой, сел на кушетке, где играл Линчик. Потом я пошел в нашу комнату, убрал в нашей комнате в порядок. Потом принесли молоко, мы выпили его, немного подождали и легли спать».

Как видно из этого письма, мальчик скучал по Елене Валерьяновне, которую давно уже называл мамой. Это не случайно — она никогда не делала различия между родными детьми и пасынком, воспитывала их, словно вовлекая в какую-то интересную игру, в которой обязательно присутствовала интрига. Например, однажды она сказала за завтраком: «Кто из моих детей будет пайкой, тому что-то будет». Она собиралась отправиться с мальчиками в увлекательную поездку, и они конечно же были «пайками». Правда, в тот раз пошел дождик и поездка не состоялась, но душевная близость из-за этого ничуть не была нарушена.

Отчитываясь же перед отцом, Сережа, уже гимназист, подчеркивает, что он — «пайка, но страшный спорщик». Возможно, это одна из причин, отчего у него не очень хорошие отметки: «Милый папуся. Здоров ли ты? Линчик, Юрий и я здоровы. У меня хорошие баллы, мне стоит 3, 5, 5, 4, 3, но это только за поведение, а за учение мне стоят не особенно хорошие баллы, а за французские слова стоит мне 2,4, 2, 5, за чтение мне стоит 4, 4, 3,4, за чистописание, то есть лучше сказать за чистомарание, мне стоит 3 да 3, а за рисование мне стоит 5, 3, 4, 4…»

Но если учителя в гимназии порой бывали недовольны «спорщиком» Дягилевым, то в семейном кругу умение аргументированно отстаивать свою точку зрения поощрялось. Да и как могло быть иначе? В родительском доме всегда было многолюдно, здесь принимали всех, невзирая на положение в обществе, не делали различия между бедными и богатыми. Тем же, кто нуждался в поддержке, всегда умели сказать доброе слово, помочь делом. Дягилевы воспринимали благотворительность как нечто совершенно естественное, можно даже сказать, она исстари была семейной традицией. Дед Сережи, Павел Дмитриевич, многие годы жертвовал деньги на обустройство храмов и богаделен, а также на строительство школ и даже Пермского оперного театра. Его щедрость не всегда находила отклик у супруги, зато многие пермяки испытывали чувство непреходящей благодарности. Его сын, Павел Павлович, невзирая на занятость на службе, состоял членом многих благотворительных обществ в столице. Не отставала от свекра и мужа и Елена Валерьяновна — входила в комитеты дамского попечительства о бедных и попечения о слепых.

В доме Дягилевых в Санкт-Петербурге не было светского салона с присущими ему условностями — и вовсе не потому, что хозяева были нелюдимыми; напротив, двери их дома всегда широко открыты — как в столице, так впоследствии в Перми и Бикбарде. У Елены Валерьяновны, как-то естественно и очень быстро ставшей центром семьи, оказался совсем не салонный подход к людям. Она никогда не подбирала гостей с точки зрения их полезности или известности и не искала их, потому что в дом к Дягилевым приходили только «свои». Но как же обширен был этот круг! И подобрался он вовсе не искусственно, а сам собой. Кавалергарды с женами, хозяева, семья Панаевых… Дягилевы не умели и не хотели как-то особенно развлекать гостей. Постоянным посетителем этого теплого дома становился лишь тот, кто чувствовал себя у Дягилевых именно по-домашнему.

Так продолжалось до 1882 года. Павел Павлович уже несколько лет служил в чине полковника и вскоре, вероятно, получил бы кавалерийский полк. Но в это время его стали одолевать кредиторы — долги достигли немалой суммы — почти 200 тысяч рублей. Дягилев задолжал главным образом ростовщикам, которые брали с него немыслимые проценты, а если вексель приходилось переписывать, то сумма долга чуть ли не удваивалась.

Когда об этом узнал его отец, он был поражен и возмущен. Но не бросишь же сына в беде. Поразмыслив, старик поставил непременное условие: он уплатит долг в том случае, если Павел оставит блестящий Кавалергардский полк и вместе с семьей переселится в Пермь. Там и взрослых, и детей ждут громадный дом, налаженное хозяйство и дешевая, по сравнению со столицей, жизнь.

К тому времени почти все члены многочисленного семейства разъехались. Анна Ивановна почти всё время жила в Санкт-Петербурге, около дочерей, давно уже ставших замужними дамами, и только летом приезжала в Бикбарду. Старший сын Иван Павлович давно обосновался в родовом имении, где был мировым судьей, и только два внука учились в пермской гимназии. В огромном доме в центре города оставались лишь Павел Дмитриевич и его холостой сын. Возможный приезд сына Павла с женой, которую старший Дягилев очень уважал и любил, и с внуками Сергеем, Валентином и Юрием казался старику настоящим подарком судьбы, мог внести в его жизнь разнообразие и семейное тепло.