Шесть серых гусей - Анри Кулонж

— Я вижу два самолета, летящие в сторону Черваро, смотрите, они прячутся в тени Монтекассино! — воскликнул отец Гаэтано.

— Я их узнал, это бомбардировщики Б-17, которые бомбили Неаполь, — сказал Шлегель.

Самолеты медленно летели на небольшой высоте, и казалось, собирали нектар с верхушек олив, словно большие шмели. По тому, как точно они следовали за изгибами рельефа, было ясно, что бомбардировщики ищут конкретную цель. Потом они исчезли за холмом, и сразу же прозвучало два новых взрыва. Шлегель вернулся к столу и наклонился над развернутой картой.

— Они ударили здесь: видите, Альта, сразу за «линией Густава». Атакуя наши тылы, они хотят напомнить нам, кто хозяин в воздухе… Это только подтверждает мои опасения, — с тревогой сказал он.

— Кажется, будто вы сами их и послали, чтобы напугать нас! — воскликнул отец Мауро, тыча пальцем в грудь Шлегелю. — Вы сам дьявол, полковник!..

Он не смог продолжать и покачнулся. Аббат и отец Гаэтано подхватили его и помогли сесть.

— Отец Мауро устал от всего, что здесь происходит, — шепнул полковнику аббат.

— Коррадо! — позвал приор, открыв дверь, ведущую в галерею.

— Нет, только не он! — слабым голосом воскликнул отец Мауро. — Вы смерти моей хотите! Дайте мне лучше допить отвар, от него мне полегчает.

Старый монах двумя руками взял чашку, поданную отцом Гаэтано, выпил целебное снадобье, и на его впалых щеках и в самом деле появился легкий румянец.

— Я добавил к зверобою вербены и корень мандрагоры, — произнес он слабым голосом, прикрыв глаза и приоткрыв рот, словно пытался собраться с силами, которых ему не хватало. — Ох, как подумаю, что будет с моим садиком, с лекарственными травами, кто будет за ними ухаживать, если нам всем придется уехать… И кто будет каждый день приносить цветы к подножию статуи нашей святой покровительницы… Кто? — повторил он, словно жалуясь кому-то. — Ох, святой отец, стоит мне представить, что это место опустеет, мне начинает казаться, что я сам умираю и…

— Не бойтесь ничего, отец Мауро, об этом и речи не идет, — ласково сказал аббат.

Шлегель продолжал смотреть на равнину, завороженный зрелищем поднимающихся столбов дыма, которые словно обменивались друг с другом зловещими сигналами. Аббат подошел к нему.

— Полковник, я благодарен вам за то, что приехали издалека и проявили такую заботу о нашем монастыре, я хотел бы, чтобы вы не судили нас слишком строго за наши колебания перед необходимостью принять такие… чрезвычайные решения, на которых вы настаиваете, но которые мы не хотим рассматривать в настоящий момент. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали, не увидев вновь фреску Луки Джордано, которой вы когда-то так восхищались.

Шлегель медленно обернулся.

— Я не говорил, что это последняя возможность ее увидеть, — ответил он. — Если вы действительно решили отказаться от моего предложения, я предпочту немедленно откланяться.

— Будем считать, что я решил положиться на божественное Провидение, — попытался объясниться отец Грегорио. — И может быть, на собственную интуицию.

Шлегель напрягся.

— Так или иначе… возможность, о которой я вам сегодня говорил, больше не предоставится, господин аббат. Грузовики, имеющиеся сейчас в моем распоряжении, вскоре будут затребованы для выполнения куда менее благородных задач. Это и в самом деле был случай, который вы должны были использовать.

Его разочарование было, казалось, так глубоко, что аббат дружески взял его за руку чуть выше локтя.

— Я ни минуты не сомневался в том, что вы человек чести и просто хороший человек, — негромко произнес он.

— Этого оказалось мало, — прошептал Шлегель.

Аббат медленно пошел с ним к выходу. В тот момент, когда они проходили мимо отца Мауро, офицер коротко кивнул.

— Вы, кажется, думаете, что ваше предложение отвергли из-за меня и из-за моего упрямства, — проговорил вдруг монах. — Но это решение продиктовано здравым смыслом, и отцы Церкви, которыми вы столь восхищаетесь, повели бы себя так же…

— Я больше не стану спорить с вами, — ответил Шлегель. — Curae leves loquuntur, ingentes stupent.

— Марк Аврелий?12 — спросил отец Мауро.

— Сенека, святой отец: «Малые заботы болтливы, большие — молчаливы». Следовательно, я умолкаю.

Отец Мауро одобрительно кивнул, словно оценил цитату.

— Я хотел бы тем не менее сказать вам, что не прячусь в своих эмпиреях, — ответил он, — но, напротив, чувствую себя неуязвимым на гранитном фундаменте Святой Церкви. Так говорил о нашем аббатстве святой Ансельм, перефразируя Дионисия Ареопагита13…

Шлегель пожал плечами:

— Неудачный выбор! Эти тексты были сфабрикованы неоплатониками в пятом веке! По крайней мере так говорил мне отец Федерико Мансольт.

— Я встречался с отцом Федерико в Террачине, — заметил приор.

— Это он дал мне почитать все шесть томов «Historia Cassinensis»14 отца Диаса… — сказал Шлегель.

— Ну-ка, полковник, — сказал отец Мауро, отношение которого к собеседнику, казалось, неуловимо изменилось. — Ne utile quidem est scire quid futurum sit. Miserum est enim nihil proficientem angi.

Шлегель усмехнулся:

— «Если даже в простом знании будущего нет никакой пользы, то понапрасну тревожиться о нем — это несчастье». Цицерон, не правда ли? «De natura deorum»15.

— Правильно, — согласился отец Мауро, — я так хорошо знаю его еще и потому, что именно благодаря переписчикам из Монтекассино этот трактат не был утрачен.

— У меня есть ответ на сентенцию Цицерона: «Turn quoque cum pax est, trepidant formidine belli».

— «Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся», — перевел на этот раз отец Мауро, включившись в игру. — Опять Сенека. Нет, Сенека выразился бы оригинальнее. Цезарь? Нет, неверно.

— Боюсь, что это Овидий, «Тристии».

— Не уверен, — ответил, помрачнев, отец Мауро.

— Лучше будет, если вы вдвоем пойдете в библиотеку и проверите, — неожиданно предложил аббат. — Я хотел бы, чтобы мы с полковником расстались друзьями и чтобы в этой дуэли знатоков появился победитель.

— Ну что ж, signor colonnello16, следуйте за мной, — проворчал отец Мауро тоном угрюмого наставника.

Они прошли через садик настоятеля, спустились по лестнице и оказались в просторном читальном зале. Там не было ни одного монаха, как будто учение и размышление были неуместны в такое тревожное время. Солнечные зайчики весело бегали по столам и конторкам, и мириады пылинок медленно танцевали в воздухе, насыщенном запахами воска и венгерского дуба, покрывая шелковистой, нежной пудрой красно-коричневые с золотистым оттенком переплеты книг, придавая им одуряющий запах. Шлегель завороженно остановился на пороге. Под резными деревянными фронтонами книжных шкафов, наполненных знаниями, столетиями собиравшимися здесь, слабо поблескивал фриз с золотыми буквами.