Сквозь время - Павел Коган

Глава II

…Можно сердце выложить —

На! — чтоб стужу плавило.

Не было? Было же!

Не взяла, — оставила…

1Ну что ж, похоже в самом деле,Я победитель. Значит — быть.Как мы тревогу не разделим,Как мне ее не разлюбить,Так от победы этой грустнойНе закружится голова —Здесь начинается искусство,И здесь кончаются слова.Но даже если ты уверен,Что не напутано в «азах»,Ты одинок в огромной мере,Как Женька некогда сказал.2Буран, буран. Такая стужа.Да лед звенит. Да тишина.О, молодость! Вино, да ужин,Да папиросы, да Она —Ну, чем, голодная и злая,Ты бродишь полночью такой?Гудки плывут, собаки лаютС какой-то зимнею тоской.3Так возвращается ВладимирК весьма условной теплоте,Не соразмерив пыл и имя,Он только комнатой владел.Семиметровая обительСуровой юности! Прости,Коль невниманием обиделИль раньше срока загрустил.Там так клопы нещадно жрали,Окурки дулися в лото,Там крепко думалось, едва лиНам лучше думалось потом.4Он жил тогда за Белорусским,И, от Заречиных бредя,он думал с царственным и узкимПрезреньем истинных бродягОб ужине и о портьерах.И сам того не замечал,Что это детство или ересьИ повторение начал.Но это так легко вязалосьС мечтой об ужине, что он,Перебродив совсем, к вокзалуБыл просто очень утомлен.5Да, вот и дом. Такою ночьюЕму в буран не улететь,Он фонарями притороченК почти кромешной темноте.В подъезде понял он и принял, —То беспокойство, что ловил.Звалось Заречиной МаринойИ безнадежностью в любви,6— Фу, видно, все-таки дождалась.— Марина?— Я.— Какой судьбой?Какими судьбами?— Ты талый,Ты каплешь весь. Да ну, постой.— Да нет, откуда?— Ну уж, знаешь,Ты не излишне comme it taut.Ты, видно, вправду не считаешьМеня особенной лафой.А ларчик просто — я к подруге.Ночую. Рядом. За углом.Да то ли детством, то ли вьюгой,Как видишь, в гости примело.7Пока с необъяснимым рвеньемОн снег сбивает с рукавов,Ругает стужу, ищет веникИ постигает — «каково!»,Марина смотрит, улыбаясь, —Мальчишка. Рыцарь и аскет.И только жилка голубаяПросвечивает на виске.Но комната его убила, —Была такая чистота,Что запах детства или мылаВисел и ноздри щекотал……12О мальчики моей поруки!Давно старьевщикам пошлиСмешные ордерные брюки,Которых нам не опошлить.Мы ели тыквенную кашу,Видали Родину в дыму,В лице молочниц и мамашиМы били контру на дому.Двенадцатилетние чекисты,Принявши целый мир в родню,Из всех неоспоримых истинМы знали партию одну.И фантастическую честностьС собой носили как билет,Чтоб после, в возрасте известном,Как корью ей переболеть.Но, правдолюбцы и аскеты,Все путали в пятнадцать лет.Нас честность наша до рассветаВ тревожный выводила свет.На Украине голодали,Дымился Дон от мятежей,И мы с цитатами из ДаляСледили дамочек в ТЭЖЭ.Но как мы путали. Как сразуМы оказались за бортом,Как мучились, как ум за разум,Как взгляды тысячи сортов.Как нас несло к чужим. Но нетуДругих путей. И тропок нет.Нас честность наша до рассветаВ тревожный выводила свет.О, Родина! Я знаю шаг твой,И мне не жаль своих путей.Мы были совестью абстрактной,А стали совестью твоей.13Еще о честности. Ты помнишь,Плечом обшарпанным впередОгромный дом вплывал в огромныйДождя и чувств круговорот.И он навеки незапятнан,Тот вечер. Дождик моросилНа Александровской. На пятомЯ на руках тебя носил.Ты мне сказала, что не любишь.И плакала. Затем что такЛюбить хотелося, что губыСвела сухая маета.Мы целовались. Но затем ли,Что наша честность не могла,Я открывал тебя, как земли,Как полушарья Магеллан.Я целовал твои ресницы,Ладони, волосы, глаза,Мне посегодня часто снитсяСолоноватая слеза.Но нет, не губы. Нам в наследство,Как детства запахи и сны, —Что каша честность вне последствийИ наши помыслы ясны.14Он должен ей сказать, что очень…Что он не знает, что сказать.Что можно сердце приурочитьК грозе. И вот потом гроза.И ты ни слова не умеешьИ ходишь не в своем уме,И все эпитеты из Мея,А большее нельзя уметь…Он должен ей сказать всю этуОгромную как мир муру,От часа сотворенья светаБытующую на миру.Не замуруй ее. ОплошностьВ другую вырастет беду.Она придет к тебе как пошлость,Когда отвергнешь высоту.Он должен ей сказать, что любит,Что будет все, что «будем жить».Что будет все. От первой грубойДо дальней ласковой межи.И в медленные водопадыСтекут секунды.Тут провал.Тут что-то передумать надо.Здесь детской честности права.Здесь брат. Ну да, Олег. И, зная,Что жизнь не ребус и кроссворд,Он, путая и запинаясь,Рассказывает ей про спор.Про суть. Про завязь. Про причины.Про следствия и про итог.Сам понимая, что мужчинаЗдесь должен говорить не то,Но верит, что поймет, что счас онОкончит. Скажет про любовь.Что это нужно. Это частность,И он тревогою любой,Любою нежностью отдышитЛадони милые. Ну да!

И все-таки он ясно слышит,Как начинается беда.Она пуховым полушалкомМахнет, чтоб спрятать дрожь рукой:— Какой ты трус! Какой ты жалкий!И я такого! Боже мой!.. —И с яростью и с сожаленьемОтходы руша и ходы:— Ничтожество. Приспособленец.Ты струсил папиной беды. —И хлопнет дверью. И растаетВ чужой морозной темноте.15О молодость моя простая,О чем ты плачешь на тахте?

Глава III