Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Анна Гаврилова

Добря безропотно строгал доски, очищал от коры бревна. За неделю закончили строить дом для одного из подручных князя, начали мостить новую площадь. Старая ведь крошечной была, без отмостки, едва с неба упадет хоть одна капля, превращается в жирное месиво. А новую – поднимут так, что никакая грязь не страшна.

Горожане снуют, радуются. Изредка то один, то другой подходит к отцу, что-то спрашивает. Тот отвечает важно, свысока. А те вроде как пригибают головы, слушают с разинутыми ртами.

«А может, плотничать – не так уж и плохо?» – подумалось однажды Добре.

Но едва увидел конников в блестящих доспехах – сразу передумал. Вяч заметил мечтательный взгляд сына, сказал:

– Хозяйка Судеб никогда не назначит воином того, кто рожден простым человеком. Даже если бражки перепьет – все одно не назначит. Зато плотник – человек свободный, сам себе господин. И работа не переведется, людям-то крыша над головой нужна, кто бы ни княжил.

Добря кивал, лепетал в ответ что-то согласительное, но, едва выдавалась свободная минутка, мечтал о княжьем дворе. О том, как сожмет в ладони обмотанную кожами рукоять верного меча, набросит на плечи плащ и, гордо вскинув подбородок, впрыгнет в седло. И пока гривастый будет медленно вышагивать к городским воротам, вслед за ним помчатся мальчишки, выкрикивая славления.

Глава 3

Воины хмурились, но слушали внимательно и жадно.

– Рюрик неспроста выбрал это место, – сказал Вадим. – Холм, на котором стоит город, только на первый взгляд пологий, а на самом деле – высок. С одной стороны отгорожен рекой, а остальные земли с ранней весны и до лета залиты водой, так что только с реки подойти можно. Но там путь преграждает крепость, круглая, как блин, она чуть ли не над самой водой стоит.

– Да… Рюрик свой городишко на северный манер строил, – усмехнулся Бес. – Плут.

Вадим кивнул, продолжил:

– Из крепости вся река просматривается, поэтому и на лодьях незамеченными не подойти. Да и течение против нас. Остается только по суше, и только когда болота чуть подсохнут. До частокола дома мастеровых, за частоколом – Рюриково подворье, а там и до крепости рукой подать.

– Получается, Рюрик сам себя запер? – запоздало пробормотал кто-то.

– Отчего же сразу «запер»? – возразил Вадим, добавил с досадой: – Это к нему не пробраться, а вагаряги-то[2] куда хочешь по воде дойдут.

– Как дойдут, так и не вернутся. Много ли их там, варягов-то? Холм не шибко велик. Я это к тому, – пояснил Бес, – что и Рюрик не дурак. Ему бы в берег где вцепиться, а дальше – больше. В наших землях принято с берега княжить, а не с лодьи.

– Уже вцепился. Вяч в поте лица трудится, избы ставит да терема для знати. Но в саму-то крепость нашего плотника не допущают, там варяжские мастера работают. Но Вяч со стороны поглядел. Они сперва вал насыпали, в него клети с камнями и песком погрузили, а поверх клали слой за слоем дубье да крепили вперемешку тем же песком и глиной.

– Велика крепость-то?

– Ну, не знаю, шагов под сто в поперечнике, и стены – в три сажени высотой.

– А кто сторожит? – уточнил Бес.

– Вяч говорит, есть там и мурмане, что при молодой жене Рюриковой, есть и варяги. Все награбленное у местных сносят туда. Правда, многие уж собственными дворами за стеною обзавелись. В крепости долго не проживешь, там только небольшой дозорный отряд. И коли нагрянем нежданно и успеем посечь всех на улицах да в домах, то и крепость брать не придется – некому оборонять станет. Главное – все заморское семя вырезать подчистую.

– И женщин?

Вадим чуть оскалился, ответил со смешком:

– Да разве ж у них женщины? – и уточнил серьезно: – Их тоже, особенно своих, ильмерских, что под варягов да мурманов легли. Но сперва – мужчин и подростков. Из волчат только волки вырастают.

По дому плыл манящий аромат каши. Мамка раскраснелась, вынимая горшок из печи, тяжело водрузила на стол. Добря нетерпеливо постукивал ложкой, младшие тоже ждали, даже Любка, которая едва вылезла из пеленок, подпирала ладошками щеки и облизывала губы. Добря поглядывал на сестру хмуро, все не мог понять, как такое возможно: еще вчера была пищащим комочком, а сейчас – голубоглазое чудо, и губы надувает по-женски, мать копирует. Младшие братья, погодки, то и дело дергают за рукав, ноют, просят взять с собой на речку, но Добря отвечает с важностью:

– Не положено.

Мало того, что дома с этими сопляками нянчится, так еще и на улице возиться? Ну уж нет. Вот подрастут, тогда можно.

– Мне шесть весен, – проныл первый, – большой уже…

– А я больше, – надулся второй, тот, которому пять.

– Не положено. Вон, с соседскими шмакодявками играйте.

Мать бросила внимательный взгляд на Добрю, но промолчала. А отец даже головы не повернул – погружен в мысли, задумчиво скребет подбородок. Он не сразу заметил, что жена подвинула ломоть хлеба и кувшин с квасом.

Раньше старшего никто к горшку ложки не протянет. А детишки уж слюной изошли. Вот и осмелилась ненавязчиво мужа поторопить.

– Говорят, знать в наши края перебирается? – спросила женщина тихо. – Это что же им по старым домам не сидится?

– Так поближе к новому князю, – очнулся Вяч. От каши валил густой пар, мужчина чуть наклонился, с явным удовольствием вдохнул аромат. – Зато нам работы не переведется. Они ж сами строить не будут, а если кого и нанимать, то нас.

– А места-то хватит? Не выселят?

– Да мы и так на окраине, куда выселять? Да и кто ж в своем уме плотника прогонит? Тем более старшего.

Мамка раздала ложки, чуть слышно вздохнула.

– Не горюй, – улыбнулся Вяч, зачерпывая первым каши. – Это ж хорошо, что едут. Вон какие богатства везут!

– Да тьфу на их богатства! Главное, чтоб жизни дали. Наша соседка когда-то на боярском дворе в Славне служила, такого порассказала, аж волосы дыбом.

– Зато свои, славяне. У свеев-то и мурман нравы еще хуже, непонятнее. А эти и князю посоветуют, как правильно, и за народ заступятся, ежели чего. Вот уже Вадим в родные края вернулся, он в Славне, с ним и Хóмич, и Богдан с семейством. Все решили заново хоромины ставить, дворы знатные – не чета варяжским. Хорошо, артель большая, и тут и там поспеваем. Пока десять человек к Вадиму отправил.

– Десять? А что ж так много?

Вяч хмыкнул, пригладил бороду:

– Боярские хоромы – эт те не изба, там знаешь сколько леса нужно?

– Ох, – проронила мамка. – А князь-то что скажет?

– Да не охай, эти домины все одно понятней, чем свейские. Те так вообще ничего в избах не разумеют, дикари, и дома у них дикарские.

Вяч пригладил бороду, крякнул довольно. Отправив очередную ложку каши в рот, повернулся к Добродею. А дожевав, сказал:

– Ах да, чуть не забыл! Я тут штуковину одну по заказу княжьего шурина смастерил, – протянул он. – Отнести бы… Он человек полезный, с ним дружить надобно. Ведь, ежели чего, может и пред Рюриком заступиться, и вообще…

Добря встрепенулся, потер уши – вдруг послышалось. Но отец серьезен, хотя глаза хитрые. Лениво протянул сыну резную шкатулку:

– На. Только не задирайся там. Понял?

– Понял, – отозвался Добря. В груди затрепетала радость, за спиной будто крылья выросли.

– Только кашу сперва доешь. А то ведь знаешь…

– Что? – крякнул Добродей.

Брови отца приподнялись, голос зазвучал назидательно:

– Как отличить человека от нечисти? Коли пищу и питье с тобой разделяет, значит, человек. А если отказывается – нечисть или злой колдун.

– Так я ж человек, – пробормотал мальчик.

– Да? А вот я в последнее время сомневаюсь… больно ты чудной стал. Мечты какие-то… Вдруг в тебя чужая душа вселилась? Или навка какая… или упырь болотный… Вдруг ты ночью, как нечисти и положено, пожрешь нас всех. И меня, и мамку, и младших…

Запихнув остатки каши в рот, мальчик сделал несколько шагов в сторону, опасливо покосился на отца.

– Да беги уж, – рассмеялся тот.

И Добря помчался, бережно прижимая вещицу к груди. Пускай отец запретил драться, зато можно увидеть княжье подворье изнутри, прошествовать до самого княжьего крыльца, и если повезет…

Ворота оказались открыты, стражники пропустили, едва услышали имя Олега. Как только ступил на княжеский двор, коленки задрожали, по спине побежал холодок. В нескольких шагах остервенело бьются гридни, чуть дальше слышны визги отроков. И над этим гамом оглушающе звучит голос дядьки-воеводы. Огромный воин стоит на крыльце, каждый промах воинов замечает. И отрокам изредка достается.

Не помня себя, Добря приблизился к Сигурду, поклонился в пояс. А тот даже не посмотрел на пацана.

Из дверей терема выскочил прислужник. Высокий, щербатый. Он-то сразу заметил мальчишку, нахмурился и гаркнул:

– Тебе чего?

– Мне Олега. Передать.

– Олег отдыхает, давай мне, – отозвался слуга.

– Нет. Отец сказал, самому Олегу передать.

– Вот еще! – фыркнул парень. – Делать больше нечего. Да и не положено абы кого… Давай, что у тебя там. Я отнесу.