Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути - Андрей Балабуха

— А если вас интересует личность Меряча, — поговорите с его любовницей. Думаю, она сможет оказаться в этом отношении иуда полезнее меня. Я молчал.

— Ее зовут Рита. Рита Лани. Работает в «Детинце». Это на севере, где-то под Марьямэ.

И он уверенной походкой зашагал прочь. Парфянская стрела или добрый совет? Непрост, ох, непрост был Ярвилла… У меня возникло такое чувство, словно вместо полтинника мне в копилку кинули блестящую пуговицу. Может быть, как раз в пятьдесят белок ценой. А может — и в куну. Но вот пригодится она или нет — Бог весть.

И только одного вопроса задавать Ярвилле я не стал. Потому что в ответе был уверен. Таким неудовлетворенным, нескрываемым честолюбием, пусть даже самым обоснованным, чаще всего страдают в Биармии те, у кого нет детей.

III

Прежде чем покинуть «Пороховую бочку», я позвонил в контору. Магда была еще там, и я попросил ее дождаться моего возвращения.

Увидев мою постную физиономию, она ни слова не говоря препроводила меня в «задушевную» и усадила на диван. Задернутые шторы отсекали комнату от паскудной непогоды. Акустика источала что-то медленное и ласковое. Бра бросали приглушенный свет на стеклянный столик, где горело свеча и стоял запотелый стакан. Аромат «самого смелого» я бы узнал и за версту.

— Расслабьтесь, Марк, — посоветовала Магда. — Слабость — изнанка силы.

— Уже, — честно признался я. — Спасибо, боевая подруга. Как всегда — то, что надо. А себе нальешь?

— Шампанское — вроде повода пока нет, а ничего другого я, если помните, не употребляю. Но могу посидеть пять минут за компанию.

— Только пять?

— Или чуть-чуть больше. Но немножко. Мне еще надо заскочить домой и привести себя в порядок.

— Свидание?

— Не угадали, Марк. Ночной концерт Инги Бьярмуле. И билет обошелся мне ох, как недешево.

— А кто это?

— Господи, Марк, на каком свете вы живете? Это же лучшая гитаристка со времен Анидо! Она гастролирует по свету куда больше, чем концертирует здесь. И попасть на ее концерт не легче, чем стать «мисс Биармия».

— А тебя это привлекает?

— Концерт?

— Нет, «мисс Биармия».

— Куда уж мне, — Магда притворно вздохнула, явно набиваясь на комплимент. Но я стоически молчал, потягивая коктейль. Лучше, чтобы наши отношения не переходили определенной грани. А дистанция от комплиментов до постели в наш трофимизированный век слишком коротка. Кстати, о…

— Слушай, ты не могла бы просветить меня по части трофимизации?

Способность женщин к метаморфозам всегда ставила меня в тупик. Магда взвилась:

— Может устроить еще и сеанс прикладной гинекологии?

Она выскочила из комнаты, и сразу же вслед за этим хлопнула входная дверь. Я сидел дурак-дураком. И ведь я мог поставить свой патент против рваного ботинка, что Магда уже не раз готова была поехать ко мне или даже остаться здесь, в «задушевной», прояви я некоторую активность. Больше того, я сильно подозревал, что рано или поздно это должно будет случиться. И не потому совсем, что была она вполне современной девушкой. Просто я ей нравился. Так же, как она мне. Не знаю, насколько, но — факт. И вдруг — такой всплеск…

Впрочем, через полчаса Магда вернулась. Хотя это и не совсем точное слово. Она возникла в комнате и метнула на столик передо мной кучу каких-то бумаг.

— Что это?

— Проспекты. И брошюры. Из ближайшей женской консультации. Желаю понаслаждаться от души!

И она исчезла с последним порывом бури — на этот раз окончательно.

Хотя было еще не очень поздно, я решил заночевать в конторе. «Задушевная» не раз уже служила мне спальней, в шкафу всегда лежала свежевыглаженная пижама, а в холодильнике магдиными стараниями не иссякал кое-какой припас. Я принял душ, закутался в халат и завалился на диван, пододвинув поближе принесенные Магдой проспекты.

Дебаты по программе национального возрождения и проблемам трофимизации пришлись на мое детство, и никаких воспоминаний об этих временах у меня не сохранилось. Вернее, воспоминаний было сколько угодно — о том, например, как мы исследовали заброшенные, еще времен Второй мировой, доты Озерного укрепрайона. Или как отправлялись в плавание через озеро Вено на доморощенном «Кон-Тики» (к счастью, нас успели снять до того, как плот начал разваливаться). Но к делу все это ни малейшего отношения не имело. Какие-то отдельные фрагменты зацепились в памяти со школьных времен, но были они слишком отрывочными и бессвязными, чтобы на это можно было опереться. Поэтому посмотрим, что пишут специалисты. Пусть даже на рекламно-просветительском уровне. Возможно, этого и хватит…

Часа через два в голове у меня сложилась довольно стройная картинка. Надо признать, авторы и составители всех этих проспектов и брошюрок были специалистами хорошего класса. Кстати, одна из них — по истории вопроса принадлежала перу кандидата медицины Р. Ярвиллы… Не знаю уж, какой он там ученый, но писатель в нем явно пропал.

Программа национального возрождения сформировалась лет через десять-двенадцать после того, как наша республика из номинально-автономной превратилась в суверенную, вернула историческое название — Биармия — и обрела в Конфедерации статус равного среди равных. Постепенно биармы из разных концов бывшего Союза стали стягиваться на свою историческую родину. Медленно и трудно, но все-таки шла национальная консолидация, более или менее завершившаяся примерно к тому времени, когда я появился на свет. А чуть раньше родилась идея жесткого контроля рождаемости. Идея отнюдь не новая — в каких только странах ни пытались ее осуществить, но нигде еще всерьез это не получилось. Даже там, где было настоятельной необходимостью. Мы оказались первыми.

В свое время я вычитал в музее Херсонесского заповедника, что земельный надел греческого колониста достигал ни много ни мало — тридцати с лишним гектаров. Конечно, кормился с них не один колонист — вся его семья и все его рабы. Само собой, за двадцать пять веков многое изменилось. Но даже после всех прогрессов и зеленых революций доктора Борлога на долю каждого человека должен приходиться гектар пашни, сада, огорода… И как ни мал биармский народ — всего-то нас, не считая диаспоры, три с половиной миллиона — кормиться ему должно со своей земли. Вот только где ее взять? Пригодной — не больно-то густо, как ни крути, а все-таки зона рискованного земледелия; к тому же половину, если не больше, еще только предстояло возродить к жизни. Вволю поиздевались над ней предки. Не щадя сил. Это сейчас уже можно сказать, что многое удалось. А полвека назад задача представлялась едва ли не утопической. И тогда родился лозунг: пусть станет нас меньше, но жить будем лучше.