Сказки Волчьего полуострова. Король на площади - Наталья Колесова

Я вздрогнула.

– Подожди, Кароль…

Он продолжал по-прежнему тихо, но со странной яростью:

– И ты еще спрашиваешь, почему я злюсь?! Ты, со своим даром… сидишь здесь, в базарной толпе, и малюешь бесконечные картинки, чтобы заработать на кусок хлеба, в то время как можешь…

– Кароль, стоп! Остановись!

Я и забыла, что у меня может быть такой голос, а Кароль даже и не подозревал: моргнул и умолк. Я отступила, чтобы он не нависал надо мной молчаливой укоряющей глыбой. Заговорила медленно, тщательно подбирая слова:

– Кароль. Я – не хрупкая принцесса и не Прекрасная Дама. Меня не нужно спасать, мне не нужно помогать – по крайней мере, пока я сама об этом не попрошу. Меня не нужно учить и указывать, как жить и что делать со своим даром. Я совершенно уверена, что Абигайль спас вовсе не портрет – как бы это ни было лестно, – а своевременное лечение. Тебе ясно?

Король кивнул, не спуская с меня прищуренных глаз. Казалось, моя отповедь не задела его, лишь удивила.

– Ясно, как вы себе это представляете… дама Эмма. Соизволите ли вы разрешить мне остаться при своем мнении?

Я пожала плечами:

– Соизволяю. А не соизволишь ли ты рассказать, каким образом Абигайль с Бертой оказались в Хазрате?

Кароль подмигнул мне.

– У меня везде есть друзья!

– И, конечно, они охотно взяли на борт нищую женщину с больным ребенком?

– Ну так долг платежом красен. А они мне должны!

Я помедлила. Чем дальше, тем больше я была уверена, что этот человек или преступник, или контрабандист – что в моих глазах вовсе не преступление. Моя страна и возникла когда-то именно благодаря контрабанде и узаконенному пиратству. Одиночные поначалу каперы сплотились в эскадры, могущие противостоять вражескому флоту. Год за годом Морские Волки расширяли бесплодный участок земли, когда-то служивший им укрытием, вгрызаясь в скалистые берега и откусывая клочки территорий у соседей, пока, к удивлению королевств и княжеств, рядом с ними не появилось маленькое, но крайне независимое и требующее в себе уважения государство.

– А почему ты им помог?

В глазах мужчины появились знакомые смешинки:

– Если б ты нарисовала мой портрет, всем бы стало ясно, как много пороков и злодеяний скрывает моя физиономия. Может, я хочу их слегка уравновесить? А теперь пора, Джок уже скучает. До встречи на площади, моя… Не Прекрасная Дама!

Он развернулся и ушел, насвистывая не хуже своей птицы.

Глава 7. В которой Гилмор рассказывает о Даре

Человек С Птицей хотел меня порадовать – сообщить, что Абигайль жива-здорова и что это сделала я. Лучше бы он ограничился только первой частью…

После года обучения Мастер пригласил для беседы нас с Пьетро – самых младших и последних своих учеников. Мы сидели в белой беседке с колоннами, увитыми плющом, пили красное молодое вино, смотрели на яркое море, а Мастер рассказывал нам о нашем Даре. Конечно, мы уже знали, что мы особенные – ведь легендарный Гилмор был стар и выбирал в ученики лишь одного из нескольких сотен мечтающих о такой возможности. Но весь год ничем отличным от других школяров разного возраста – некоторым было уже к сорока! – ни я, ни Пьетро не занимались: разве что Гилмор выдавал нам дополнительные задания, от которых мы хватались за голову, а потом беспощадно разбирал работы по косточкам… да и кости зачастую размалывал в порошок!

Маленький, сухонький, сгорбленный, со снежным пухом волос на голове, со скрюченными артритом пальцами, которыми он уже и кисть удержать не мог, Мастер говорил в обычной медлительной стариковской манере. Нам очень хотелось поторопить его или попытаться предугадать, что он собирается сказать, – как в беседе с сильно заикающимися людьми.

Пьетро, говорил Гилмор, твой дар – дарить людям праздник. Что бы ты ни нарисовал, пусть даже гибель корабля в самую мрачную и темную бурю, все равно это будет победой жизни. Люди будут твердо знать, что вскоре воссияет солнце, а чудом выжившие в кораблекрушении спасутся…

Мы переглянулись – вспомнили, как преподаватель Антонелли хватался за голову и стонал: «Нет, Пьетро, нет! Нежнее, прозрачней, акварельней!» Бесполезно; любая самая легчайшая акварель под кистью Пьетро все равно наливалась густым цветом и яркостью цыганских юбок. Что уж говорить о масле!

– …Этот дар прекрасен, – продолжал Гилмор, – но настанет день, когда тебе самому захочется нарисовать что-то потрясшее тебя до глубины души – нечто трагичное, мрачное, страшное, – а твоя кисть все равно будет заполнять холсты цветом и беспечностью карнавала. Коллеги будут попрекать тебя отсутствием правды жизни в картинах, и знаменитые награды обойдут тебя стороной. Но ты будешь любим, Пьетро, сколько бы это ни продолжалось, любим, а это многого стоит…

Пьетро улыбался нам беспечно и весело: самое главное – Мастер подтвердил, что у него действительно имеется настоящий Дар, а будущие козни коллег и упущенные награды его совершенно не волновали.

– Что касается тебя, Эмма…

Мастер Гилмор, сложив руки на палке, повернулся, но смотрел не на меня – на море, сощурив все еще зоркие глаза, словно читал текст на ослепительном пологе воды.

– Твой дар еще не до конца сформирован. Он будет расти вместе с тобой, возможно, всю твою жизнь. Твой дар – открывать тайную суть людей, их сокровенные мысли и мечты. Это может что-то изменить в их судьбе и обязательно отзовется в твоей. Опасный дар, моя девочка, и проявляется редко… Не знаю, будет ли тебе от него когда-нибудь настоящая радость и прибыль, но кто сказал, что дар должен нести пользу своему обладателю, – не для того он дается богами…

Старик взглянул на нас из-под белых бровей. Добавил строго:

– И вы должны знать – кому много дается, с того много и спросится. Каждый чем-то заплатит: потерянными силами, здоровьем, одиночеством… – его взгляд остановился на Пьетро, – а то и самой жизнью. А теперь – идите. Впереди у вас еще год учения и год радости.

Помедлив, я вернулась от лестницы:

– Мастер Гилмор, а скажите…

Старик, похоже, уже успел забыть о нашем существовании – вздрогнув, обернулся с удивлением. Но отозвался мягко:

– Да, Эмма?

– А каков ваш собственный дар?

С лестницы окликал Пьетро, ветерок шевелил мои волосы, а мастер Гилмор все смотрел на меня прозрачными старыми глазами.

Ответил наконец:

– Видеть дар моих учеников.

Ах, лучше бы он его вообще не видел или видел яснее! Я металась по комнате, не в силах успокоиться – пусть даже дама Грильда потом мягко попрекнет меня скрипящими половицами. Если Кароль прав и если Мастер имел и это в виду… почему же он не сказал тогда прямо? Ведь я могла бы спасти и Пьетро!

Глава 8. В которой посещается Королевский суд и Королевская галерея

Я привставала на цыпочки, чтобы хоть что-то увидеть, но колышущееся море голов, шляп и чепцов заслоняло от меня помост, на котором восседал король Силвер. О том, чтобы пробиться ближе, и речи быть не могло – народ стоял плотно, плечом к плечу. Да еще я слишком хорошо помнила давку, случившуюся в большом новом магазине на Морском проспекте. Кто-то в шутку закричал: «Пожар! Беги!» – и затоптанных и задавленных людей оказалось несколько десятков…

Так что сейчас оставалось только слушать звучный голос, оглашавший решение, – народ в этот момент внимающе затихал. Шел Королевский суд, нововведение Силвера, три года назад занявшего трон умершего брата. Люди съезжались на это время в столицу со всех провинций, а обсуждений хватало еще на несколько месяцев. Я не могла не оценить разумность и взвешенность королевских вердиктов, хотя, чтобы они стали таковыми, предварительно были задействованы усилия множества людей. Однажды даже наказали истца, оклеветавшего ответчика…

Толпа восторженно взревела – прозвучало имя судьи южного округа, по всеобщему мнению мздоимца продажного. Приговор: лишение всего имущества и сотня плетей. Силвер и здесь не подкачал.

Оставалась надежда лицезреть короля, когда закончится суд и толпа начнет расходиться. За все время проживания в Ристе я видела его всего раз – когда королевская кавалькада пересекала площадь. С весьма пугающей быстротой пересекала: я едва успела выхватить из-под копыт свой этюдник. Рослые кони, рослые мужчины. Король отличался от своих спутников (охраны?) разве что тонким серебряным венцом. За то мгновение, что я видела Силвера, я запомнила его так хорошо, что могла бы легко нарисовать: туго забранные в хвост черные волосы, длинноносый профиль, гладко выбритое лицо, хмурые (темные?) глаза, сведенные брови, презрительно поджатые губы. Впечатление он произвел премрачное.

Толпа зашевелилась: потянулись ходоки со свитками и письмами. Секретари и стряпчие сноровисто набивали жалобами мешки. Будем надеяться, не все эти прошения отправятся в мусор… Я пристроилась в очередь, чтобы подойти поближе к королевскому помосту, когда меня легонько тронули за плечо. На меня смотрели улыбавшиеся глаза Человека С Птицей.