Ночь проходит - Борис Екимов

Шелякин поверил. Поверил, перепугался и ушел, куда ведено. Ушел, словно в тину засел. И лишь о том молил бога, чтобы не тронул его Чакалкин.

А вот теперь Роман помер.

Шелякин слез с телеги, в раздумье подошел к старому тополю и прислонился к стволу его.

Вокруг, в тишине, по желтой полеглой осоке, по сухой траве и листам что-то шуршало и щелкало, словно невидимей дождь сыпал и сыпал не торопясь. Но то был не дождь. Это снизу, от земли, поднималась молодая трава, с хрустом пробивая старые былинки и палый лист; это сверху, с тополей, падали легкие чешуйки почек, открывая молодые листы, клейкие, пахучие. И сладкий, усыпляющий запах тленья уже перебивал острый дух молодой зелени. Хотелось нюхать его, им дышать.

Шелякин решил ехать назад. Что эти похороны, горький помин, когда пришла весна, а он столько ждал ее, целую зиму? Сидеть сейчас на берегу, слушать и думать, глядеть на бегучую воду, на цветенье садов. А про Чакалкина забыть, пусть его хоронят другие.

Он уже решился и пошел к лошадям, когда сверху, из-за бугра, показались вдруг Варечка Сисиха с Жеником. Вылезли на бугор, увидели Шелякина, лошадей, загалдели разом и кинулись к нему.

И теперь втроем покатили прямой дорогой к хутору Рубежному, к покойнику Роману. Ехали, а Варечка не переставая ругалась:

- Ну, Шаляпин... Вот ты какой человек, Шаляпин, выкаморный да забурунный, прям полоумственный. Ишь, не поеду... Рассалуда ты, боле никто. Мы идем-идем, да каким околесом, все ноги и обили, перебродили сколь разов, а ты...

Варечка ругалась и ругалась, слова сыпались из нее горохом, словно из дырявого мешка. Сыпались, и конца им не было. Шелякин молчал. Нагнулся, насупился и молчал. А Варечка свое толковала:

- Гляжу я ты в детский разум превзошел, это водичка тебя сокрушает, а мы должны...

Ей нужно было кого-то ругать, искать виноватого и ругать, потому что кто-то виноват был перед нею в этом мире.

Нынешнюю ночь она, считай, не спала. Сына успокаивала, думала Р. покойном Романе. Он умер и разом все оборвал и смешал в жизни Варечки. Словно упала с глаз пелена, и жизнь человеческая, и своя собственная, оказалась короткой и очень ясной.

Роман помер, и теперь как было жить. Они не видались давно, но нить, связывающая их судьбы, была крепка. Она ведь долго вилась, и как без нее теперь...

Весь век, от молодости и до последнего часа, Варечка жила ожиданьем. Еще в девках, слюбившись с Романом, она ждала. Верила в слова его: "Со мной довеку будешь счастливой, довеку..." Она была молодой, красивой и настолько верила в счастье, что даже не торопила его. Что Романова жена?.. Разве она преграда? Романа можно было одним махом забрать, но Варечка любила не только мужика, но и человека, под которым округа ходила. Она Чакалкнна любила, которого знали все. А районное начальство разводов не хвалило. Могли забрать партийный билет. И Варечка ждала своего часа. Купалась в Романовой любви и заботе, горделиво понимая, что ее дом - теплее. Здесь Роман дневал и ночевал, сюда нес и вез, больших людей принимал, районное начальство. Чего еще надо? Варечка ждала, тем более что законная Романова супруга вечно охала и плакалась на здоровье, таскалась по врачам и должна была в конце концов помереть.

Шли годы. Сисиха старела, так и не узнав семьи. А ничего не менялось. Но и потом, уже старою, до последнего дня верила Варечка, мечтала, как в конце концов все же войдет она хозяйкой на Романов двор. Переживет законную супругу и войдет.

А Роман взял да сам умер. И разом все оборвалось. И остались на руках, словно при плохом гаданье, пустые хлопоты да разбитые надежды. И больше ничего впереди, кроме близкой смерти.

А тут еще Женик словно с ума сошел, галдел про какие-то деньги, богатство. Засыпал и вскакивал, снова ложился. Ночь была длинной и тягостной, насилу Варечка дождалась ее конца.

На рассвете они ушли, торопясь, напрямую, а прямая дорога, как всегда, обманула, и пришлось брести через залитые луга - измочились, устали. И потому теперь Варечка ругала Шелякина, благо он молчал. Женик дремал, свернувшись калачиком в задке телеги.

Кони легко несли телегу и седоков, и к полудню замаячили маковки высоких рубеженских тополей-раин, а потом открылся и сам хутор.

У околицы возле плотины остановились отрясти дорожную пыль, Варечка умылась и заглянула в зеркальце. Но что было глядеть? Надвинув на лоб черный плат и затянув его потуже, она решительно уселась в телегу. Зато Жевик долго оттирал брюки, разглаживал шляпу, редеющие кудри муслил - хорошился, словно жених.

Ко двору Чакалкиных подъехали шагом. Много лет не бывал здесь Шелякин, а без него соседи отстроились, Андрей Калиманов и Некулаевы, и когда-то первый на хуторе высокий Чакалкина дом словно присел, сделался ниже.

Во дворе под жидкой сенью еще голого, просторного вяза стоял гроб. Он был вроде мелковат для Романа, и Чакалкнн лежал на виду, в кителе с петлицами, носатый, нахмуренный, но без привычной фуражки с лакированным козырьком. Вокруг сидели бабы, родня в черных платках.

Просторный двор был пуст, и потому приехавшие оказались на. виду. Женика это не смутило. На правах своего он подошел к покойному, что-то даже поправил в гробу, с бабами перемолвился. Шелякин, как во двор вошел, увидел дочь и поспешил к ней. Дочь была броваста и голубоглаза - в отца. Теперь она сидела на крыльце, нянчила ребенка, белоголового мальчика. Шелякин, смущенно улыбаясь, тронул атласную детскую ручонку своим толстым жестким пальцем. Дочь не заругалась, и мальчишка не испугался Шелякина, а что-то залепетал, засмеялся, цепко ухватил палец деда.

- Толомонит, - удивленно проговорил Шелякин. - Хорошее дите, круглое, прям бурсачка.

Дочь улыбнулась ребенку и шелякинскому удивлению. И теперь до самой поры Шелякин держался подле дочери и внука.

А Варечка Сисиха к гробу подойти решилась не сразу. Всю жизнь они р Полиной, законной женой, друг другу желали горького. При встречах, бывало, дрались. И приходила Полина с бадиком под Варечкины окна. Но все это было, было... Сегодняшний день помирил их легко и просто, как умеет мирить только человечья смерть. Варечка людям поклонилась, и ей ответили, дали место возле покойного. И теперь по законному нраву она заплакала и заголосила:

Заборона ты моя, нецененая!

Ты заступа моя нешатомая!

Да закрылись твои вострые глазочки!

Не гутарят сладимые губочки!

Заколели твои теплые рученьки!

О да с кем теперь говорить, кому ториться!

Кому жалкие слова понесу!..

Резкий голос ее был слышен далеко, считай, на весь Хутор. А когда она захлебнулась в плаче, запричитала Полина:

Два денечика без тебя словно год текут!

День идет-идет, а ночь не загибается!

И вся родня, весь хутор слушали, как прощаются с Романом вечные соперницы - полюбовница и жена.

Выносить покойного должны были в два часа. Но припоздали из райцентра оркестр и тамошнее начальство.

Стоял хорошей весенний полдень. Облака тянулись одно за другим, пушистые и высокие.

Хоронить, по обычаю, собрались все. Мужики за двором курили. Чакалкин баз не привечал чужих, и теперь на него входить не хотели. Лишь бабы мыкались из кухни да в дом, готовились к выносу, и стряпня немалая шла для поминок. Толстые, косоглазые дочери Романа возле отца, считай, не сидели, доглядывая и охраняя дом от чужих. Среди баб суетился и Женик, крепко похмеленный. Он хозяйничал, командовал вслух, а Романовы дочери, глядя на него, меж собою злились:

- Шабоня... приблудный шабоня... Чтоб тебя каламутная рода унесла... Доглядеть за ним надо, девки, доглядеть, а то...

Недоговаривали, но знали, о чем речь. Где-то лежало, должно было лежать у отца потаенное - деньги, золото. В разные годы, но видели и Раиса, и Маня, и Лизавета, и жена Полина большой кожаный кисет, который не зря Роман хоронил. Кисет искали с того дня, как он слег. Искали в открытую и друг от друга таясь мать и дочери. Сладкую жизнь тот кисет обещал, и взять его в свои руки было бы счастьем довеку. Но где он? Перековали сундуки и комоды. Перевернули всякий хлам в сараях и котухах, но тщетно. Роман ничего не успел сказать и теперь уже не скажет. Отложенные на похороны триста рублей да еще тысячу сразу взяла Полина. А остальные... Об остальных думали все. И уж какую ночь, считай, не спали, боясь проглядеть друг друга. Рая и Маня подозревали Лизавету. Она при отце жила. Да и мать найдет - не скажет,

Глядели, день и ночь друг за дружкой глядели, а уж поганого Сиська ненавидели реей душой и ждали лишь конца похорон, чтобы выставить его с треском. А пока он шнырял, нужен был за ним глаз да глаз.

Прибыл автобус из районного центра с медными трубами и людьми.

- Налить, налить музыкантам, - засуетился Женик. - Так положено.

Налили музыкантам, с ними за компанию а сам выпил. Выпил для храбрости, потому что наступало его время. Он, выпил и словно отрезвел. Голова стала работать четко, заглядывая наперед.