Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. - Пьер Бомарше

Что же произошло? Да то, что война, вместо того чтобы разразиться не раньше чем через три-четыре месяца после заключения соглашения о ружьях, как то полагал г-н де Грав, была объявлена 20 апреля[20], то есть через семнадцать дней после его подписания. И тут начались трудности.

Что произошло еще? Да то, что брюссельское правительство, зная, что эти ружья принадлежат такому ревностному патриоту, как я, призвало голландское правительство ставить, если возможно, всяческие препоны передаче оружия в другие руки и его вывозу; вы увидите сейчас, как лихо взялись за это голландцы.

Что произошло еще? Да то, что мой бедный брюссельский поставщик потерял лицензию, данную ему императором на все остальные брабантские ружья; у него отняли даже уже собранную им партию в семь или восемь тысяч, и он написал мне с горечью, что весь доход, который он рассчитывал получить с двухсот тысяч ружей (только потому, что он вступил в соглашение со мной, то есть отдал ружья Франции), сведется к тому, что окажется возможным извлечь из шестидесяти тысяч, коих я являюсь обладателем. Тут я увидел, как он сожалеет, что согласился по моему требованию на сортировку оружия, вместо того чтобы продать мне ружья оптом. Я, как мог, утешил его, побранив и указав ему, что все это только лишний довод, чтобы любым способом ускорить доставку ружей во Францию, поскольку каждый день промедления увеличивает опасность потери на ассигнациях, не говоря уж о процентах, которые накапливаются на столь значительных денежных суммах. Какая была мне выгода оттягивать операцию? Я полагаю, мне дозволено задать такой вопрос моему изобличителю. Пусть ответит на него, если может!

Отсюда начинаются сцены препятствий, которые пришлось преодолевать в Голландии и которые привели к ужасным сценам в Париже, кои я извлеку из мрака, дабы устрашить ими французов! Но подытожим прежде всего вышесказанное.

Доказал ли я, по мнению моих читателей, что купил это оружие вовсе не для того, чтобы перепродать его нашим врагам и попытаться отнять его у Франции, но, напротив, с самого начала вступил в неукоснительное соглашение, которым это оружие безраздельно закреплялось за Францией, обусловив, что на моего поставщика будет наложена самая суровая пеня, если он продаст на сторону хотя бы одно ружье, хотя многие из них и не годились к употреблению?

Доказал ли я, что не только не пытался снабдить Францию ружьями плохого качества, хотя и был вынужден выбирать их из единственной партии, бывшей в моем распоряжении, но, напротив, предусмотрел в соглашениях о купле и перепродаже сортировку, из-за чего, как ясно из вышеизложенного, поставщик повысил на них цену, поскольку, купив их оптом, он с полным основанием желал и продать их таким же образом? Таков дух этой сделки, чего невежды не пожелали даже принять во внимание!

Доказал ли я, наконец, что министр де Грав, с его преувеличенной боязнью взять на себя ответственность, так долго консультировался перед тем, как заключить со мной соглашение, с Комитетом по военным делам Законодательного собрания, что затянул подписание до момента, когда цена на новые ружья, заказанные во Франции или Германии, была им самим повышена с двадцати четырех до двадцати шести ливров, в силу чего он обязан был платить мне по меньшей мере сорок два ливра в ассигнациях за штуку; что этот министр, говорю я, не мог и не должен был мне предлагать, не совершив несправедливости, меньше чем по восемь флоринов (семнадцать франков) за мои ружья, коль скоро я доказал ему, что Франция еще никогда не приобретала годного оружия по столь низкой цене, ибо сто пятьдесят тысяч ружей, заказанных в Англии, стоили нам (на месте) по тридцать шиллингов золотом штука, что составляет с учетом потерь при обмене от шестидесяти до семидесяти двух ливров в ассигнациях за штуку, а ружья, купленные в той же стране по случаю обходились нам тогда по двадцать шиллингов золотом или, в пересчете на ассигнации, от сорока двух до сорока восьми ливров за штуку (сейчас мы платим за них двадцать шесть шиллингов, или от шестидесяти до шестидесяти четырех ливров ассигнациями за штуку); коль скоро я доказал ему также, что наряду с опасностью, связанной с сортировкой, которая ставит нас в зависимость от прихоти и большей или меньшей добросовестности того, кто ее осуществляет (опасность потерь, не поддающихся предварительному учету, которая грозит всякому оптовому покупателю), мы еще рискуем оказаться в таком положении, когда, будучи вынуждены вызволять это оружие из Голландии окольными торговыми путями и платить полтора флорина таможенной пошлины за ружье, я и мой поставщик понесем новые потери; не говоря уж о том, что есть все основания опасаться, буде даже ничего подобного не случится, что в силу одного только падения ассигнаций, из-за невыгодного для нас повышения валютных курсов, вся эта сделка в целом окажется для нас разорительной игрой; и все потому только, что мы уступили министру!

Ну вот! Именно так все и случилось. Слышите ли вы меня, Лекуантр? Да. Именно так все и случилось. Не засоряйте свой ум чепухой в угоду гнусным негодяям! И если вы наконец слышите меня, забудем оба, что вы меня изобличали, оскорбляли, поносили. Ответьте на мой вопрос, как настоящий негоциант, если вы таковым являетесь!

1. Разве я плохо послужил родине, заключив договор на покупку шестидесяти тысяч ружей, покупку вынужденно оптовую, — «вынужденно», вы слышите! (поскольку, не возьми я все ружья, Франция не получила бы ни одного), — заключив эту сделку, рискованную именно потому, что она была оптовой, и к тому же с самого начала отказавшись от свободного выбора покупателей, взаимная конкуренция которых позволяла рассчитывать на больший доход (но гражданские чувства этому воспрепятствовали)?

2. Разве я плохо послужил родине, взяв на себя обязательство отобрать поштучно ружья, купленные оптом, и тем самым подвергнув себя возможности потерь, заранее не поддающихся учету?

3. Разве я плохо послужил родине, согласившись получить в оплату за отсортированную партию оружия нетвердые ценности в не установленный точно срок, хотя, проявив столь странную уступчивость, я тем самым подверг себя опасности получить в один прекрасный день за флорины, выплаченные мною по самому высокому курсу, ассигнации, валютный курс которых, в силу любого поворота событий или волнений в Париже, может упасть к моменту, когда я их получу, на девяносто процентов (сейчас он упал в Англии на пятьдесят два процента)?

4. Разве я плохо послужил родине, пойдя сверх того на риск, что мне не повезет и что, лишившись возможности воспользоваться преимуществами транзита, я буду вынужден, как я уже говорил, вывезти это оружие из Голландии окольными торговыми путями, заплатив в этом случае по полтора флорина пошлины на ружье, независимо, годное или негодное, как на товар местного производства, хотя в действительности эти ружья были в Голландию ввезены? Могли ли бы вы, Лекуантр, человек, как говорят, справедливый и к суду которого я взываю, высчитать, по какой цене за штуку следовало бы продать эти ружья, чтобы наверняка не потерпеть на них убытка? Вот что вам надлежало проверить и выяснить, прежде чем обвинять и оскорблять достойного гражданина, который старался на благо родины!

И разве можете вы сказать, что мы ограбили Францию, ежели в обстоятельствах, столь чреватых риском, министр, Комитет и негоциант-патриот принимают свидетельствующее об умеренности решение — установить на мои ружья цену в семнадцать ливров при том, что за новые немецкие или французские ружья платили по двадцать шесть франков, и при том, что значительную часть моей партии оружия составляли также совершенно новые ружья Кулембургского завода, которых вам сейчас не получить и по шесть крон или тридцать шесть франков за штуку в полноценных экю и за наличный расчет?!

После того, в особенности, как вы заплатили, — я уже упоминал об этом, — по тридцать шиллингов золотом, или по семьдесят два ливра ассигнациями, штука за все те новые ружья, которые оказалось возможным получить от английских оружейников; а впоследствии не чинили никаких препятствий для уплаты сначала по двадцать шиллингов чистым золотом, или по сорок восемь ливров ассигнациями, за старые ружья, извлеченные из недр Лондонской башни, и теперь платите за них по двадцать шесть шиллингов, или по шестьдесят ливров ассигнациями; не приложима ли к вам старая поговорка: dat veniam corvis![21]

И если всякие Константини, Массоны, Сан… и прочие любимцы наших граждан министров всучают вам ружья, совершенно негодные к употреблению, по цене (но не будем забегать вперед, всему свое время… повторим лишь в их адрес dat veniam corvis)… дают ли мои ружья, проданные после сортировки по цене семнадцать франков, или тридцать ливров ассигнациями, штука, основание считать министра — преступником, Комитет — сообщником, а поставщика — взяточником? Даю вам время подумать об этом, Лекуантр.