Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти - Наташа Хабибуллина

Дети подземелья

В девятом классе мне приснился кошмар. Ночь. Наш двор. Я сижу на парапете возле кривого клена, где мы в детстве строили с друзьями «штабики» из досок и фанеры.

Передо мной две могилы. Судя по табличкам, в них похоронены девочки. Сестры. На одной табличке стоит дата 1976, на другой – 1979 год.

Пока я всматривалась в цифры, по привычке вычисляя возраст, с холмика посыпались мелкие камушки.

Я вздрогнула: «Кто здесь?»

И услышала детский голосок:

– Я.

– Как тебя зовут?

– Оля…

– Ты старшая или младшая?

– Старшая.

Оля выбралась из могилы и уселась рядышком со мной. Улыбнулась:

– Хорошо, что ты спросила, как меня зовут. Если бы ты испугалась и промолчала, я бы спросила, сколько тебе лет, и ты бы тоже умерла.

Мы помолчали.

– Хочешь спуститься к нам? – вдруг предложила девочка. – Давай, не бойся!

Я заглянула вниз. Из могилы, улыбаясь, смотрело на меня чумазое личико маленькой девчушки в короткой маечке. Девочку звали Аллой.

Я согласилась, и мы спустились в подземелье, где было много-много темных залов и коридоров – лабиринтов. Кроме двух сестер Оли и Аллы в подземелье жили еще несколько детей в возрасте от 10 до 14 лет. Все они, как оказалось, тоже умерли.

Неожиданно мы все вместе очутились в парке Горького. Бегали по залитым солнцем дорожкам, смеялись, катались на каруселях. Шумела листва, играла музыка, дул легкий ветерок. Было так хорошо, что в какой-то момент мне захотелось броситься вниз головой с «чертового колеса», чтобы никогда уже не расставаться с новыми друзьями. Но Оля строго тронула меня за рукав:

– Не делай этого. Ты и так сможешь приходить к нам, когда захочешь.

И добавила с грустью:

– Ты живая, и я тебе завидую. А нам отсюда никогда не выбраться.

Мне стало жаль ее, и я сказала:

– Страшно, когда дети умирают.

Оля кивнула.

– Сегодня к нам придет еще один мальчик…

Вечером мы действительно встречали его. Маленький мальчик сидел в углу, и растирая слезы кулачком, смотрел куда-то вверх, просился домой.

– И вот так все плачут, когда приходят, – вздохнула Оля. – Но потом привыкают.

Мы подошли к новичку и как могли, принялись его утешать. Малыш успокоился и вскоре уже играл вместе со всеми.

Мне же пора было уходить.

Дети вышли меня провожать, махали вслед руками:

– Приходи к нам еще!

Я обещала, что приду.

А когда проснулась, у меня было стойкое ощущение, что во сне я виделась со своими неродившимися братьями и сестрами.

И еще я знала совершенно точно: та девочка Оля – это она тогда должна была родиться у мамы вместо меня. И, конечно, до нашей встречи у старого клена, у нее были все основания меня ненавидеть, желать мне смерти… Ведь получалось, что я заняла ее место.

Может, поэтому моя мама чуть не потеряла ребенка во время родов? Она рассказывала, что акушерки извлекли меня на свет едва живую. Я родилась на две недели раньше срока и была жуткого синюшного цвета – почти фиолетовая из-за того, что пуповина дважды обмотала мою шею. Тщедушный и полузадушенный младенец, каковым я пришла в этот мир, не кричал и вообще не подавал никаких признаков жизни. Врачи сделали все возможное и невозможное, чтобы меня спасти, а после с удивлением разводили руками:

– Девчонка-то в рубашке родилась.

А я и вправду родилась в рубашке. Мама вспоминала, что это была тоненькая прозрачная пленка, вроде целлофана. Акушерка говорила, что в таких «рубашечках» рождаются на свет только очень счастливые люди и посоветовала «рубашку» сохранить. Но мама моя никогда не верила в подобные глупости, а может, ей просто было не до этого – хватало других забот. Словом, осталась моя счастливая рубашка в роддоме.

Жили мы тогда в собственном деревянном доме на «Аэродроме», так в народе называют Южный поселок, граничащий с городом. В свое время дед с бабушкой переехали на Аэродром из деревни Иваново. Бабушка устроилась счетоводом в общество слепых, дед работал на военном заводе. Вскоре после моего рождения, ему как участнику войны завод выделил двухкомнатную квартиру в новостройке. Туда мы и переехали вшестером – включая мою прабабушку Матрену Степановну, которую по причине тяжелой болезни пришлось из деревни забрать. Именно с прабабкой Матреной у меня связаны самые первые детские воспоминания.

Глава третья

Месть Анны

Но перед тем как начать рассказ о прабабушке Матрене, будет нелишне упомянуть о том, что почти все женщины в нашем роду обладали паранормальными способностями – причем, чем глубже ведуньи уходили своими корнями вглубь веков, тем могущественнее была их колдовская сила.

Ко всему прочему у мамы и у отца, из поколения в поколение в семьях царил матриархат, то есть главной в доме всегда была женщина, мать. Попробуй ее ослушаться, сказать или сделать что-то поперек – будет худо. Не удивительно, что мужчины в таких семьях особо не ценились и права голоса не имели, а если и имели, то к этому голосу никто не прислушивался. В итоге, пытаясь почувствовать себя нужным, доказать себе и миру свою мужественность, такой мужчин либо умирал молодым в результате нелепого несчастного случая – тонул, разбивался, попадал под поезд, и т.д, либо пускался во все тяжкие, ища утешения в вине и других женщинах. Как вариант становился подкаблучником. Если же мужчине удавалось переломить ситуацию и одержать над женщиной верх, он тут же превращался в домашнего деспота, эдакого полновластного хозяина, который в свою очередь тоже никого не слушал, держал семью в ежовых рукавицах, все и всегда решал сам. Но такое случалось крайне редко. А уж чтобы супруги или члены семьи общались на равных, как партнеры – такого не бывало никогда.

Не знаю, как звали мою прапрабабку по маминой линии, детская память не сохранила имя. Буду называть ее Анной.

Анна была ведуньей, женщиной крутого и решительного нрава. Мужа похоронила рано, после его смерти замуж больше не вышла, так и доживала свой век в одиночестве, вдали от детей. Но на старости лет, когда одной управляться по хозяйству стало трудновато, Анна попросилась в дом к старшему сыну. Выбор матери был очевиден – сын Василий считался в деревне человеком небедным, даже зажиточным, жил наособицу – единоличным хозяйством, так что лишний рот не стал бы ему обузой. Однако Василий забирать к себе мать не спешил. То ли опасался, что властная Анна перехватит бразды правления, то ли скупость его одолела, а может, имелась еще какая-то причина, но только между матерью и сыном будто кошка пробежала. Василий отослал мать к сестре, мол, езжайте-ка, вы, мамаша, к дочери, а нам и без вас неплохо.

Анна, обиженная таким «теплым» приемом, сказала тогда сыну в сердцах:

– Ужо помру я, Васька, наплачешься ты у меня!

А невестку предупредила:

– Видишь иконку в углу? Оттуда я Ваську сорок дней пугать буду. А ты меня не бойся, ничего я тебе не сделаю.

Сказала, и через неделю отдала Богу душу.

И вот с того самого дня, как Анна померла, Василий – человек, между прочим, здоровый и непьющий, не мог пройти спокойно мимо иконостаса в красном углу – что-то ему там все время примерещивалось. Он бледнел, покрывался испариной, хватался за сердце. Но от расспросов жены отмахивался, мол, ничего, пустяки, показалось.

А однажды ночью вышел во двор до ветру и не вернулся. Ходили слухи, будто бы кто-то над Васькой подшутил – подпер снаружи палкой дверь уборной. Так это было на самом деле или нет – неведомо, а только нашли Василия наутро бездыханного.

Старухи в деревне поговаривали, что это душа Анны наказала своего спесивого сына – выманила ночью из дома и напугала до смерти.

Жених из зазеркалья

Дочь Анны – мою прабабку Матрену в деревне тоже иначе как ведьмакой никто не называл. Она могла останавливать кровь, лечить травами и заговорами, вправляла кости. Говорят, даже умела превращаться в животных, например, в свинью.

Свинья или дикий кабан, насколько я понимаю, считался воршудом нашего рода. У удмуртов так называют дух-оберег. Это своеобразный покровитель и защитник клана.

Таким духом мог быть кто угодно – медведь, волк, лось, щука или ворона, словом, любое живое существо.

Как и Анна Матрена рано овдовела, осталась одна с тремя малыми детьми на руках.

Моя бабушка Люда, дочь Матрены, в разговорах не раз упоминала один мистический случай, связанный с замужеством своей матери.

Однажды в ночь под Рождество юная Мотя вздумала погадать на жениха. Заперлась в горнице, поставила перед собой огромное старое зеркало, зажгла свечи…

– Суженый, ряженый, покажись!

Через какое-то время зеркало заволокло изнутри дымкой, а когда туман рассеялся, Мотя увидела в зазеркалье мужской силуэт. Ладный, кучерявый – не жених, а загляденье. Залюбовалась на него прабабка, а картинка в зеркале возьми да и сменись. Перед ней предстала деревенская ночь, бревенчатый дом на окраине, кругом ни души, только два дюжих мужика в телогрейках со всей дури дубасят кого-то третьего, лежащего на земле. Раз – сапогом по лицу, два – дубинкой по голове, три – за руки, за ноги – и бросили бесчувственное тело в канаву.