Фаина Раневская. Одинокая насмешница - Андрей Шляхов

Сдружились они практически сразу же и дружили без малого сорок лет, до самой смерти Екатерины Гельцер.

«Фанни, вы меня психологически интересуете», – признавалась Гельцер. Она искренне восхищалась молодостью и самоотверженностью Фаины: «Какая вы фэномэнально молодая, как вам фэномэнально везет!» Радуясь первым успехам Фаины, Екатерина Васильевна признается ей: «Когда я узнала, что вы заняли артистическую линию, я была очень горда, что вы моя подруга».

Екатерина Гельцер была умна, остра на язык и имела привычку называть вещи своими именами. Так, например, рассказывая Фаине о московском театральном закулисье, она называла актерское общество «бандой», имея в виду нравы, в нем царившие.

«Я обожала Гельцер», – говорила Фаина Раневская после смерти Екатерины Васильевны, скончавшейся в 1962 году в Москве восьмидесяти семи лет от роду.

Порой во время бессонницы Екатерина Васильевна могла позвонить Раневской в два, а то и в три часа ночи с каким-нибудь вопросом (Фаина Георгиевна всегда пугалась этих ночных звонков). Вопросы у Гельцер всегда были самые неожиданные, особенно в ночное время. Например, она могла спросить: «Вы не можете мне сказать точно, сколько лет Евгению Онегину?» – или попросить немедленно объяснить ей, что такое формализм.

При всем этом, по свидетельству Раневской, Екатерина Васильевна была необыкновенно умна. Ее кажущуюся наивность, ее ночные звонки Фаина Георгиевна относила за счет причуд, присущих каждому гению.

Екатерина Гельцер делилась с Раневской сердечными тайнами. Однажды сообщила, что ей безумно нравится один господин и что он «древнеримский еврей». Слушая ее, Фаина от души хохотала, но Гельцер никогда на нее за это не обижалась. Она вообще была очень добра и очень ласкова с Фаиной. «Трагически одинокая», по выражению Раневской, она относилась к ней с подлинно материнской нежностью.

Гельцер любила вспоминать молодость. Вспоминала свою самую первую периферию – город Калугу, рассказывала, что мечтает сыграть немую трагическую роль. «Представьте себе, – говорила она Раневской, – что вы – моя мать и у вас две дочери, одна из которых немая, и потому ей все доверяют, но она жестами и мимикой выдает врагов».

«Каких врагов?» – улыбалась Раневская. «Неважно каких», – отвечала Гельцер и начинала импровизировать, придумывая на ходу сюжет драмы, которую они бы вместе исполняли. «Я жестами показываю вам, что наступают враги! Вы поняли меня, враги побеждены, кругом радость и ликование, и мы с вами танцуем Победу!» «Екатерина Васильевна, дело в том, что я не умею танцевать», – робко возражала Раневская. «Неважно, – отмахивалась Гельцер, безумно переживавшая, что уже не танцует на сцене. – Тогда я буду одна танцевать Победу, а вы будете бегать где-нибудь рядом!»

Фаина буквально растворилась в театральной Москве. Они с Гельцер не пропускали ни одного спектакля Художественного театра, были завсегдатаями театра-кабаре Никиты Балиева «Летучая мышь».

Та «Летучая мышь» уже растворилась в вечности вместе со своими зрителями, но многие читатели, должно быть, помнят шумный успех театра-кабаре «Летучая мышь», воссозданного столь рано ушедшим от нас Григорием Ефимовичем Гурвичем. И впрямь создавалось впечатление, что театр-кабаре «Летучая мышь», покинувший Россию в 20-е годы прошлого века для того, чтобы блистать на сценах Парижа и Бродвея, вернулся в Москву после антракта, затянувшегося почти на семьдесят лет…

В Оперном театре Зимина, дававшем представления на сцене театра Солодовникова (ныне там располагается Московский театр оперетты), Раневской довелось услышать самого Шаляпина!

Каждый свободный вечер Фаина проводила в театре. Экономя деньги, заглядывала в окошечко администратора и проникновенно-печально произносила: «Извините меня, пожалуйста, я провинциальная артистка, никогда не бывавшая в хорошем театре». На первый раз хитрость удавалась всегда – администратор протягивал Фаине контрамарку. Но, при попытке получить контрамарку вторично администратор одного из театров отказал Раневской, сказав: «Вы со своим лицом запоминаетесь».

Первым своим учителем Раневская считала Художественный театр, где она по несколько раз смотрела все спектакли, шедшие в тот сезон. Особенно запомнился ей Константин Сергеевич Станиславский в роли генерала Крутицкого из «На всякого мудреца довольно простоты». Когда же Фаина впервые попала в Художественный театр на «Вишневый сад» (оцените только актерский состав: Станиславский играл Гаева, Николай Осипович Массалитинов – Лопахина, Ольга Книппер-Чехова выступала в роли Раневской!), то от восторга и благоговения впала в прострацию и очнулась лишь тогда, когда к ней обратился капельдинер.

Однажды Раневская шла по Леонтьевскому переулку и увидела пролетку, в которой сидел Станиславский. От неожиданности она растерялась, а потом побежала за ним, крича: «Мальчик мой дорогой!» Станиславский смотрел на экзальтированную девицу добрыми глазами и смеялся.

«Мальчик мой дорогой!» Эту случайную встречу Фаина Георгиевна пронесет в сердце через всю свою жизнь… Она боготворила Станиславского, преклонялась перед ним, обожала его.

Не стоит считать этот период в жизни Раневской совершенно уж безоблачным. Таких периодов в ее жизни не было вовсе. Фаина с трудом сводила концы с концами, тем более что рачительностью и умением экономить она никогда не отличалась, но мелкие житейские проблемы не могли затмить всего остального. Екатерина Гельцер вдохнула в Фаину новые силы, возродила угасшую было надежду на сценическое будущее и принялась за поиски места для своей новой подруги. «Гельцер показала мне всю Москву тех лет. Это были «Мои университеты», – вспоминала Раневская.

Фаина была счастлива, ведь почти добилась своего: она вот-вот станет актрисой, она будет играть на столичной сцене (и пусть вначале ее роли будут незначительны и зачастую вообще без слов, но это только вначале), у нее появились новые знакомые, и какие! Один Владимир Маяковский, с которым она познакомилась в доме Екатерины Васильевны, стоил тысячекратно больше всего таганрогского «высшего света» с высокомерными провинциальными толстосумами и их чванными женами.

Вот каким его описала Ахматова в своем стихотворении «Маяковский в 1913 году»:

Я тебя в твоей не знала славе,Помню только бурный твой рассвет,Но, быть может, я сегодня вправеВспомнить день тех отдаленных лет.Как в стихах твоих крепчали звуки,Новые роились голоса…Не ленились молодые руки,Грозные ты возводил леса.Все, чего касался ты, казалосьНе таким, как было до тех пор,То, что разрушал ты, – разрушалось,В каждом слове бился приговор.Одинок и часто недоволен,С нетерпеньем торопил судьбу,Знал, что скоро выйдешь весел, воленНа свою великую борьбу.И уже отзывный гул приливаСлышался, когда ты нам читал,Дождь косил свои глаза гневливо,С городом ты в буйный спор вступал.И еще не слышанное имяМолнией влетело в душный зал,Чтобы ныне, всей страной хранимо,Зазвучать, как боевой сигнал.

«У меня до сих пор за него душа болит. Его убили пошлостью», – часто повторяла Раневская, вспоминая Маяковского. Она дружила с Норой Полонской, той самой актрисой МХАТа Норой Полонской, которая была последней любовницей Маяковского. Причем свела ее в свое время с поэтом сама Лиля Брик, рассчитывая подобным образом отвлечь Владимира от более опасной соперницы.

С Мариной Цветаевой Раневскую тоже познакомила Гельцер.

Как-то раз Екатерина Васильевна сказала Раневской, что, как ей кажется, она нашла для своей подруги хорошую работу. Хорошая работа находилась довольно далеко от Москвы (по тем временам, разумеется), в дачном поселке Малаховка, где землевладелец и по совместительству – завзятый театрал Павел Алексеевич Соколов четыре года назад восстановил сгоревший Летний театр и куда в сезон съезжались из обеих столиц лучшие актеры. Новый театр был построен по эскизу самого Шаляпина, который поспорил с Соколовым, что тот не успеет выстроить здание к летнему театральному сезону 1911 года, и проиграл. Чудесный деревянный театр с залом, рассчитанным на пятьсот зрителей и великолепной акустикой, был построен плотниками за пятьдесят два дня!

Во время последних гастролей в малаховском Летнем театре в 1920 году Федор Иванович Шаляпин оставил автограф прямо на стене одной из театральных артистических уборных. К сожалению, до наших дней театр не дожил – сгорел, подобно своему предшественнику, в 1999 году.

Многие читатели вспомнят здание с колоннами в старом парке и черную мемориальную доску с надписью: «Памятник культуры Серебряного века. На сцене театра играли Садовская, Петипа, Радин, Певцов, Раневская».

Здесь все было изысканно и восхитительно, начиная с афиш, этих подлинных шедевров, созданных талантливыми художниками Иваном и Георгием Пашковыми! Разве можно было равнодушно пройти мимо красочной афиши, соблазнявшей битвой конфетти и пестрого серпантина среди моря живых цветов и обещавшей на десерт великолепный спектакль, после которого зрителей ждали живые картины с восхитительным фейерверком?