Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович

Гроб накрыли крышкой. Четверо, в том числе Беляков, встали у него и, взявшись за ручки, подняли и понесли.

Распахнулись двери.

Люди потянулись на улицу. Тех, кто из-за преклонного возраста передвигался с трудом, аккуратно поддерживали под руки. А те, кто не мог ходить совсем, замыкали шествие — их везли на колясках.

Никого другого, кроме этих явно влиятельных и высокопоставленных лиц, здесь не было — ни ритуальных работников, ни оркестра, ни почетного караула. Вместо траурного марша непрерывно звучало всё то же тональное пение.

Гроб, как только вынесли из траурного зала, поставили на лафет, прицепленный к армейской машине с беспилотным управлением. После этого она медленно поехала.

Провожающие, всё так же испуская свой заунывный стон, двинулись вслед за лафетом по короткой аллее, с обеих сторон обсаженной большими деревьями с пышными кронами. Такими же, какие густо росли на всей территории этого закрытого и огороженного высоким глухим забором комплекса. Очевидно, если подглядывать с воздуха, то это место можно принять за затерявшееся в лесном массиве заурядное имение какого-то из «лучших людей», поселившихся в живописных подмосковных краях.

Печальная процессия неспешно продолжала двигаться за гробом. Перед строгим, но отделанным с явным изыском строением, напоминающим то ли мрачноватый мини-дворец, то ли мавзолей — впрочем, он и был таковым — она встала. Люди немного рассредоточились, стараясь упорядоченно, с некоторой дистанцией, построиться. Затем большинство из них достали пистолеты и подняли стволы вверх. По отмашке Белякова прозвучал залп. Потом, через несколько секунд, еще. И, наконец, грянул третий.

Автоматически отворились двери мавзолея, после чего гроб сняли с лафета и стали заносить внутрь.

Процессия проследовала вниз, в подземный склеп.

Там, в полумраке, стояли саркофаги, по своей форме и отделке напоминающие те, что можно увидеть в царских усыпальницах — но вместо христианских крестов на каждом были изображения длинной стрелы, какого-то круглого сосуда и двух перекрещивающихся стилизованных рогов, напоминающих бычьи. Саркофагов насчитывалось уже явно больше десяти, над каждым возвышались небольшие бюсты. Свободного же места в этом обширном склепе оставалось довольно много — по крайней мере, в несколько раз больше уже занятого под захоронения.

Крайний саркофаг — самый новый — стоял открытым, к нему и поднесли гроб. Бюст новопреставленного, накрытый черной тканью, был уже водружен у изголовья.

Скорбное бессловное пение стало заметно громче и надрывнее. Экзальтация нарастала: у многих, особенно у женщин, даже покатились слезы.

Гроб опустили вовнутрь. Рядом возвышался небольшой электрический манипулятор с автоматизированным управлением. От его стрелы отходили тросы, которые были уже прикреплены к лежащей рядом тяжелой крышке. Беляков подошел к машине, взял пульт, занес его над центром саркофага и дал сигнал. Крышка поднялась и переместилась на заданную позицию, после чего начала опускаться. Еще двое участников похорон направляли плиту, пока она не легла на отведенное место, после чего отсоединили тросы.

Беляков подал финальный сигнал и положил пульт на базу. Манипулятор сложил стрелу, убрал подпорку и самостоятельно отъехал в дальний угол усыпальницы. Затем генерал армии снял покрывало с бюста.

Все присутствующие низко поклонились запечатанному саркофагу, после чего хором исполнили, всё на том же непонятном языке, Гимн Скорби и Прощания.

Наконец, пение смолкло. Погребение закончилось.

В соседнем особняке, находящемся в пятидесяти метрах от мавзолея, участников похорон ждала поминальная трапеза.

Там, недалеко от входа, в тени раскидистых вековых дубов, посреди небольшого фонтана, возвышалась скульптура. Это был человек — совсем без одежды, но в очках. И — с двумя рогами, торчащими из головы с залысиной. В правой руке это странное существо держало стрелу, а в левой — большую круглую чашу.

Углич, 29 июня 2020 года

Автозак въехал в ворота исправительной колонии строгого режима. Дежурный офицер провел перекличку и распорядился, как всегда, увести новоприбывших в «приемку».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

После шмона заключенных запустили в отведенное им временное помещение.

— Ну, что, Денис, как тебе тут? — вполголоса обратился один из осужденных к своему товарищу по неволе.

— Пока рано судить. Это ведь только преддверие. Главное — что там...

Иван Смирнов и Денис Дашкевич познакомились в ярославской пересыльной тюрьме. Еще тогда у каждого из них вызвала немалое изумление явно «экзотическая» уголовная статья другого. Ни много ни мало — государственная измена и убийство по мотиву кровной мести. Пятнадцать и тринадцать лет соответственно.

— На самом деле я политзаключенный, коммунист, никаким иностранным разведкам ничего не передавал, да и к секретам допущен не был, а закрыли меня за то, что запалил ценного агента охранки в левой оппозиции, — пояснил тогда Смирнов.

— Левой оппозиции? Ну, сам-то я политикой не особо интересуюсь. Раньше вообще мне было всё равно, но теперь, по крайней мере, могу точно сказать, что нынешний режим ненавижу. Проклятая диктатура. Но вот за кого быть конкретно — непонятно. По-моему, все уроды и сволочи. Разве что Увалов вроде бы единственный нормальный — дело говорит, смело и правильно. Жуликов и воров точно не должно быть во власти.

Иван деликатно промолчал и перевел разговор на другое.

— Кровная месть, надо же... Но ты же вроде не кавказец? Русский?

— По матери русский, по отцу белорус. Но это неважно. С каждым человеком — не дай, конечно, бог — может нежданно случиться такое, что будешь готов пойти на всё. У кого-то, правда, очко зажмет, а кто-то и реально пойдет. Я вот... пошел.

— Ладно, понял. Точнее, ничего не понял, но по здешним правилам не принято спраш... э-э-э... интересоваться подробностями... Хотя, конечно, интересно.

— Тяжело вспоминать. Страшная история, сразу скажу...

Иван сочувственно посмотрел на Дениса.

— Отец из Белоруссии сюда перебрался?

Дашкевич кивнул.

— Еще в советское время. Сначала на МАЗе инженером работал, потом, как говорится, партия послала его КАМАЗ строить и обустраивать. И еще тысячи таких же специалистов с опытом, со всего Союза. Там он встретил мою маму, родом из Горького, экономистом на завод распределили после вуза. В Набережных Челнах я родился и вырос — одно время город даже назывался Брежнев. Потом в МГУ на журфак поступил — это было в середине двухтысячных. Родители умерли, с разницей в два года, не такие уж и старые были, но медицина у нас, как ты понимаешь, дерьмо, особенно если где-то там... Продал родовое гнездо в Челнах, купил в Москве «однушку», потом ее уже внес как вклад в семейную «трешку». И окончательно стал столичным жителем. Работал в разных СМИ. Увлекался страйкболом — и на этом деле как раз встретил мою Вику, она тренер-инструктор... — Денис замолк. — Ладно, об этом потом.

— А родственники в Белоруссии есть? — задал вопрос Смирнов.

— Да, двоюродный брат и двое его сыновей. Все они в силовых структурах.

— Я был в Минске год назад, — вспомнил Иван. — Понравилось — не то слово. Другой мир. Россия просто помойка какая-то по сравнению с Белоруссией.

— Сложно сказать. По-моему, разницы нет. Тоже пожизненный президент, тоже с абсолютной властью, тоже никакой сменяемости.

— Ну, так главное — экономическая основа, кому что принадлежит и кто что с этого имеет.

— В смысле? — не понял Дашкевич.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Иван подумал и сказал:

— Ох, долго объяснять. Если кратко — надо смотреть хотя бы на то, есть ли в том или ином государстве лица, решающие в своих частных интересах судьбы огромных масс других людей. Владеющие собственностью, стоимость которой на много порядков превышает... ну, например, стоимость квартиры. Те, на кого другие вкалывают и кто забирает лично себе ими произведенное. В общем, это называется политэкономия. И социальная философия. И исторический материализм. И... научный коммунизм. Хотя это, конечно, сейчас не в чести.