Горбовский - Марьяна Куприянова

мы говорили о том, что история вирусологии весьма специфична. Самая первая вакцина для предупреждения вирусной инфекции была разработана Дженнером еще в 1796 году, а это, смею напомнить, примерно сто лет до открытия самих вирусов. Следом – провал. И за семь лет до открытия вирусов свою вакцину, вторую за всю историю, предлагает основатель вирусологии – Пастер. И вот, наконец, мир дождался рождения нашего соотечественника – некого Ивановского, чтобы он, так сказать, внес свою лепту, изучая мозаичную болезнь табака…

Марина усердно записывала лекцию, не поднимая головы, но все же примерно в середине занятия их взгляды пересеклись. Меньше секунды. Этого хватило на то, чтобы Марина снова начала терзаться сомнениями в успехе своей затеи. Как она может убедить этого человека, мимолетный взгляд которого приводит ее в оцепенение, в том, что она достаточно мозговитая инфузория, чтобы эволюционировать в практикантку? Задавая себе подобные вопросы, Марина понимала, что ее стремление абсурдно. Но второй голос подстрекал ее не слушаться разума.

Пара промелькнула. Студенты быстро собирались и покидали аудиторию, проходя от кафедры на максимально далеком расстоянии. Самые смелые коротко прощались с Горбовским, но он не отвечал на их робкое «до свидания» даже кивком головы, даже взглядом исподлобья. Он просто всех игнорировал, сосредоточенно заполняя журнал.

Девушка с рыжими волосами приблизилась к кафедре, как будто это была корзина с коброй. Горбовский медленно поднял голову и слегка нахмурился. Марина нарочито замедлилась, завидев такую картину. Кто-то пошел на прямой контакт с Горбовским! Нонсенс! Она обязана увидеть, что будет дальше. Неужели эта студентка собирается записаться на практику? – вспыхнуло у Марины в голове. Последние студенты, не успевшие сбежать, замедлились тоже. Развязка будоражила воображение.

– Лев Семенович, – произнесла рыжая чуть дрожащим голосом, – я хотела бы отпроситься с нескольких Ваших занятий…

– В каком смысле – отпроситься?

– Чтобы Вы…

– Говорите.

– …не ставили мне пропуски, будто я прогуливаю.

– Причина? – сухо осведомился преподаватель.

– С-семейные обстоятельства, – ответила девушка и поджала губы, ожидая вердикта.

– Нет.

– Но Лев Семенович, пожалуйста. Мне нужно ухаживать за…

– Хватит, – скривился Горбовский, взмахнув рукой. – Мне плевать, что у Вас там случилось, вплоть до смерти кого-то из близких. Только Ваша личная смерть может освободить Вас от занятий. Я сказал: нет. Не явитесь – долг. Чем вы лучше всех остальных? Ничем. Такой же микроб.

Внезапно рыжая разразилась слезами и спешно выбежала из аудитории. Горбовский не обратил на это внимания. Видимо, он посчитал это удачной актерской игрой, не более.

– А что с ней? – спросил кто-то тихонько.

– У нее мать умерла…

Марину пробрала крупная дрожь. Теперь она ускорила шаг, глядя на дверь, как на спасательный круг. Горбовский, сам того не ведая, попал прямо в точку. Он играючи причинил человеку страшную боль и даже бровью не повел. «Ужасный человек, отвратительный. Сухой аморальный циник. Бесчувственный урод». Марина твердила проклятия до тех пор, пока они не начали материализовываться в шепот. Тогда она вздохнула, осознавая, что сегодня еще более возненавидела этого нелюдя.

Глава 3. Три товарища

«Некогда в наше время любить: автобусы переполнены, в магазинах очереди, ясли на другом конце города, нужно быть очень молодым и очень беззаботным человеком, чтобы оказаться способным на любовь».

Аркадий и Борис Стругацкие «Хромая судьба».

Солнце еще только показало свои первые холодные лучи, окрасив горизонт в бледную мягкую сирень, а трое мужчин уже забрасывали удочки на глиняном бережке, поросшем редкой тусклой травой, больше похожей на зеленую проволочку. Эту компанию любя называли «Три Гэ»: так сложилось, что трое коллег по работе, у каждого из которых фамилия начиналась на букву «г», издавна были близкими товарищами.

Гордеев разматывал спутанную леску, сидя с широко расставленными ногами на крошечной деревянной табуретке, взятой из дому, и с удовольствием напевал себе под нос что-то знакомое, но неразборчивое. Гордеев любил петь, и петь в голос, но сейчас приходилось сдерживаться, потому что была опасность спугнуть утренний клев. К тому же, не хотелось нарушать таинственную тишину этого прохладного утра, когда им с друзьями наконец-то удалось вместе выбраться на рыбалку.

Гаев проверял червей на наличие признаков жизни, перебирая их скользкие бледно-розовые тельца в комочках сырой земли, а также проводил ревизию всей остальной приманки: кукурузы, хлеба, соленого теста и опарышей. Время от времени он поглядывал на спокойную воду, в которой отражалось серебристо-стальное небо, находил глазами пуговку поплавка и возвращался к прежнему занятию. Рыба не спешила быть пойманной, Гаев тоже решил не торопиться.

– Гордей, – обратился он вдруг, выпрямив спину и сморщившись от того, как хрустнули позвонки, – ты мормышки взял?

– Взял, а как же? – откликнулся Гордеев. – Вон там, в свертке посмотри. Нет, в брезентовом.

– Наше-ел, – довольно протянул Гаев. – И блесна тут как тут.

Он стал копаться в брезенте, извлекая рыболовные снасти и бережно раскладывая их на видном месте. Он любил, чтобы все было под рукой и в полном порядке.

Вот уже час не клевало. Речка словно издевалась над ними. Товарищи переглядывались, понимая, что терпение – главное для рыбака, и торопиться некуда. Решили перекусить, но тут у Гаева клюнула и сорвалась, блеснув серебристым хвостом.

– Гай, ну что ж ты! – прошипел Гордеев, кинувшись к своей удочке. Он подумал: а вдруг у него сейчас клюнет, раз у Гаева ушла?

– Первый блин комом, – с улыбкой сказал Гаев, подтянул леску и, насадив на крючок ароматизированную кукурузу, снова закинул поплавок метрах в пяти от берега. Тот весело булькнул в тишине и закачался на воде, как крошечный буек. – Теперь мы хотя бы уверены, что рыба здесь водится. А то я уж думал…

Позабыв о перекусе моментально, рыбаки с азартом и надеждой не сводили глаз со своих поплавков. «Рыба «проснулась», раздразнила, клев пошел, теперь только и успевай вытаскивать», – думали они.

– Донку поставлю, пожалуй, – поднялся Горбовский спустя десять минут тишины, нарушаемой только вкрадчивым шумом листвы на деревьях и хлопками ладоней (беспощадно грызли утренние комары).

– Хорошее дело, Лев Семенович, – одобрил Гордеев, прихлопнув очередного кровососа на шее, и стал растирать кровь между пальцев.

Горбовский выпрямился, хрустнул засиженными суставами, размялся и покрутил головой. На природе, подальше от города, дышалось гораздо лучше, чем в лаборатории. Он вдохнул полной грудью этот влажный и вкусный воздух и задумался, глядя туда, где всходило солнце. Горбовскому очень редко удавалось вырваться из круговорота институт-лаборатория-дом куда-нибудь еще, поэтому сейчас внутри него царило странное спокойствие, а в чертах лица угадывалось умиротворение, которое так редко посещало его. Он думал о своем, редко и напряженно моргая большими синими глазами и покусывая тонкие бесцветные губы.

Гордеев и Гаев уже много лет называли друг друга кратко, даже как-то по-ребячески – Гордей и Гай, а вот Горбовскому никогда не решались видоизменять фамилию. И на то были свои причины.

Во-первых, Лев Семенович был старше на семь лет, хоть и