Герои и чудеса средних веков - Жак Ле Гофф

После Гальфрида Монмутского успех образа Артура неуклонно растет. Сперва его имя упрочивает политику английских королей династии Плантагенетов. Использование имен героев в политических целях — один из самых известных феноменов в истории, в особенности в средневековой европейской истории. При этом английские короли возвеличивали Артура в пику королям немецким и французским, которые в поисках историко-мифологических крестников все больше и больше разрабатывали образ Карла Великого. Такую роль сыграл в истории Европы этот двуликий тандем, то дополнявший, то противостоявший друг другу, — Артур и Карл Великий.

Успех Артура был таким стремительным, что уже в начале XIII века монах-цистерцианец Цезарий Гейстербахский будет рассказывать в своих Dialogus miraculorum («Диалогах о чуде»), как однажды монахи задремали во время проповеди их аббата и вдруг тот возвысил голос и сказал: «А теперь слушайте меня, братья мои, слушайте хорошенько, я расскажу вам о деле новом и необычайном: жил однажды король, который прозывался Артуром». При этих словах монахи просыпаются, оживляются, обращаются в слух. Артур стал героем даже в монастырях. Другой пример успеха образа Артура в средневековом обществе уже выходит за пределы аристократической среды — это успех имени Артур, который можно отнести к тому времени XIII — XIV веков, когда на христианском Западе формировалась современная антропонимика, присоединявшая имя к фамилии как раз в городских социальных сословиях. Мишель Пастуро наблюдательно подмечает распространение имени Артур и прочих имен, происходящих от имен главных рыцарей Круглого стола, подчеркивая, что имя, даваемое при крещении, никогда не является именем случайным, что оно — «первый социальный маркер, первый атрибут, первая эмблема». Он изучил частоту повторений имен рыцарей Круглого стола по приблизительно 40 000 оттискам французских печатей, имевших внутреннее хождение в конце XV века. Они показывают, что «играть в короля Артура» стало нормальным городским делом, а в некоторых регионах, например в Нидерландах и Италии, до середины XVI столетия развивалась настоящая «артуромания». Возвращаясь во Францию, скажем, что в подлинном выигрыше от такой артуровской антропонимической антропологии оказались — рыцарь Тристан с его 120 примерами, за ним следует Ланселот с 79 упоминаниями. Но очень близок к ним и Артур с 72 примерами, оставляя далеко позади Говейна (46 примеров) и Парцифаля (44 примера).

Как мы в этой книге еще увидим, очарование героев Средних веков, к XIV веку скорее заснувшее, пробудилось в XV, в том самом столетии, которое, как замечательно показал Йохан Хейзинга в «Осени Средневековья», оказалось жертвой самых невероятных вымыслов на рыцарские темы. Пробуждает к жизни Артура английский поэт Мэлори в своей большой поэме 1485 года «Смерть Артура». И в XV веке сладостная память об этом средневековом герое так свежа, что другой поэт, Спенсер, дарует ему новую жизнь в The Fairy Queen («Королева фей») (1590), На крыльях британского национализма Артур с легкостью переносится в воображение XVII века. Особенно он обязан великому композитору Пёрселлу, который написал оперу «Король Артур» на либретто великого Джона Драйдена, — король Карл II поначалу покровительствовал ему, и тем не менее увидеть свое творение на сцене он смог лишь незадолго до смерти, в 1691 году.

Наконец, в эпоху романтизма Артуру суждено пережить настоящее возрождение средневекового имагинарного. Ему повезло стать героем одного из самых великих романтических английских поэтов, Теннисона, который опубликовал свою «Смерть Артура» в 1842 году и до конца жизни составлял The Idylls of the King («Идилии короля»), которые все вместе были изданы в 1885-м. Примерно в то же время Артур обретает новую жизнь в произведениях художников-прерафаэлитов, особенно Данте Габриэля Россетти (1828-1882) и Эдварда Берн-Джонса (1833 — 1898). В музыке Шоссон под влиянием Вагнера — которому принадлежит решающая роль в возрождении героев и чудес средневекового имагинарного (особенно германского) — с 1886 по 1895 год сочиняет свою единственную оперу «Король Артур».

Наконец, новую жизнь достоинству средневекового героя Артура и главных его героических сотоварищей придает кинематограф. Жан Кокто начинает с переложения артуровской легенды для театра в пьесе «Рыцари Круглого стола» (1937). После войны как настоящие шедевры, так и фильмы, в которых Средние века изображены в искаженном и неверном свете, получают широкое распространение и хорошо воспринимаются публикой — это такие зрелищные произведения, как голливудские «Рыцари круглого стола» Ричарда Торпа в 1953-м; «Камелот», музыкальная комедия Джошуа Логана, в 1967-м. Назовем и великие образцы — «Ланселот Озерный» Робера Брессона (1974), «Парцифаль Уэльский» Эрика Ромера (1978) и «Экскалибур» Джона Бурмена (1981). В знаменитом фильме «Индиана Джонс и последний крестовый поход» (1989) Стивен Спилберг отправляет Харрисона Форда на поиски Грааля. Пародия, что тоже суть свидетельство популярности, заставляет посмеяться над Артуром как в превосходном фильме «Монти Пайтон и священный Грааль» (1975), так и в «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Тэя Гарнетта (1949) с Бингом Кросби. Да в конце концов, если придать мифическому королю черты Джорджа Буша — чем не новый облик героя Артура? Голливудский продюсер и ультрконсерватор Джерри Брюкхеймер недавно согласился финансировать впечатляющий по размерам бюджет роскошного кинозрелища Антуана Фукуа «Король Артур» (2004), где он изображает Артура, Гениевру и рыцарей Круглого стола как героев Англии, решившейся после окончания оккупации Римом разбить саксов, чтобы дать стране возможность следовать по пути прогресса. Он утверждает: «Есть отголоски между историей Артура и ситуацией в Афганистане и в Ираке — некогда Рим оккупировал Великобританию, и, когда эта страна избавилась от римлян, она встала перед необходимостью исполнить свою цивилизаторскую миссию борьбы против варварства». Королю Артуру еще не надоело повергать нас в изумление.

КАФЕДРАЛЬЫЙ СОБОР

Среди «диковинных» памятников Средних ве­ков, завещавших европейскому имагинарному свой мифологический образ, особенно важны кафедральный собор и крепость.

Кафедральный собор — это символ первого из сословий средневекового индоевропейского общества, духовенства; укрепленный замок, или крепость, — символ второго сословия, военного. Мы могли бы добавить сюда еще и постройку, а точнее, ансамбль построек, представляющий производительную функцию третьего сословия, и это был бы город. Но хотя средневековый город и отличается весьма отчетливо от античного и от городов индустриальной и постиндустриальной эпох, в нем нет специфической самобытности, достаточной для того, чтобы быть представленным среди многочисленных чудес и диковин, которые описываются в этой книге. Однако при этом не надо забывать, что с точки зрения огромного множества мужчин и женщин Средних веков город прекрасен и полон чудес.

Термин cathedrale сперва возникает в Средневековье в виде эпитета: это кафедральная церковь, и существительным это слово становится лишь в XVII столетии, но в этой форме существительного приобретает необычайное распространение как в области словарного состава языка, так и в мире идеологии. «Кафедральный собор» происходит от латинского cathedra, церковная кафедра, то есть некое подобие трона, предназначенного для епископа, причем этот епископский трон выступает как один из ключевых элементов внутреннего убранства собора. Собор же прежде всего — и это тоже упрочивает его успешность — церковь епископа. Знаменательно, что наименование «кафедральные церкви» в европейских языках произошло не от одного, а от двух латинских слов. В Англии, в Испании, во Франции вошло в обиход словосочетание «кафедральный собор», происшедшее от епископской кафедры. В Германии и Италии собор называли словом, значением которого было «дом», domus, из чего получался Dom, по-итальянски duomo. Такой собор еще более, чем епископская кафедральная церковь, мог называться Домом Божиим.

Особый статус кафедрального собора будет подчеркнут его размерами. Кафедральный собор впечатляет именно размерами, как из-за того, что это главная церковь в каждом приходе и глава всех церквей, так и учитывая надобность собирать внутри всех верующих, из-за необходимости визуальным способом внушить им чувство благочестия. Сила его образа выражает себя как во внешней мощи, так и во внутренней грандиозности. В этом смысле кафедральный собор — наилучшее архитектурное выражение интимного сочетания внутреннего и внешнего, которое составляет суть духовности и чувственности Средних веков. Впечатляющий облик кафедрального собора нашел подтверждение уже в XX веке, когда научились фотографировать с воздуха. Увиденный как вблизи, так и издалека, с внешней или с внутренней стороны, или же снятый с большой высоты, кафедральный собор еще и сегодня — строение вне всяких норм. Небоскребы, единственные здания, которые могут посоперничать с соборами своими размерами, главным образом высотой, очевидно, невзирая на присутствующую в их замысле определенную символичность, лишены духовности кафедральных соборов, заметной сразу даже глазам неверующих или представителей других, нехристианских религиозных и культурных конфессий.