Саботажница - Тимур Бельский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За этим, разумеется, должен был последовать скандал – но Вера, к ее чести, оперативно уволокла подругу в другую комнату. Ада, молча проводив их взглядом, подмигнула нам с Сашей – и вернулась к своему занятию.
После того вечера она опять исчезла на какое-то время. А когда снова стала появляться у Саши, я еще не раз становился свидетелем того же шаблона поведения: стоило только кому-то из присутствующих начать чем-либо бахвалиться, как она тут же выпускала свое жало. Казалось, у нее была нулевая толерантность к завышенной самооценке и нарциссизму – даже в самых гомеопатических дозах.
Так, например, она могла осадить парня, распространявшегося о своих сексуальных похождениях, словами «я видела пару твоих подруг – ни одна из них даже не тройка из десяти».
Или, как-то раз, студентка Карлова университета, по выходным танцевавшая стриптиз в «Капитане Немо», в ее присутствии утверждала, что танцовщицы, вопреки стереотипам, «умные, талантлвые и разносторонне развитые девчонки», и если стриптизерша производит на клиента впечатление полной дуры, то это лишь потому, что ей самой так проще с ним общаться. И, честно говоря, я бы постеснялся целиком воспроизвести тот комментарий, которым отреагировала Ада – но смысл его сводился к тому, что умные и разносторонне развитые девушки не раздвигают ноги в комнатах для привата.
Одному программисту с Украины, сетовавшему на то, что он в профессии десять лет, а все коллеги, с их собственных слов, зарабатывают куда больше, она терпеливо объясняла, что девяносто пять процентов людей мгновенно превращаются в патологических лжецов, когда речь заходит про их зарплату, и буквально не способны контролировать себя; сказанное ими нужно делить на три, и, на деле, большинство из них удавились бы за оклад в несколько тысяч евро.
Но окончательно она сразила меня одним коротким монологом, обращенным к знакомой рейверше, называвшей своего ухажера (который был намного старше и периодически воспитывал ее рукоприкладством) «невероятно харизматичным человеком»:
– Ради Господа нашего, не фантазируй при мне о его «харизме», а то я, с божьей помощью, блевану. Ты даже в общем не представляешь себе, что это такое. Ты думаешь, что он харизматик, потому что производит много шума? Но это не маркер харизматика, это маркер идиота.
Я все ломал голову над причиной этих демаршей. Что-то подсказывало мне, что дело было не в дурном характере. Например, Сашу – который, по крайней мере на словах, считал себя безнадежно плохим сценаристом – она всячески поддерживала в его попытках написать что-то стоящее и, кажется, читала все его опусы, всякий раз находя честный повод для доброго слова – при том, что они даже не были друзьями. И я, кажется, просто ждал подходящего момента, чтобы задать этот вопрос – подсознательно понимая, что второй шанс мне едва ли представится.
И вот однажды, прохладной июльской ночью, мы вместе курили кальян и пили чай на Сашиной террасе, завернутые в пледы и крепко обдолбанные. Не помню, как, но разговор зашел о субкультурах: я говорил, что не понимаю людей, которые, купив чоппер, тут же бегут записываться в ближайший мотоклуб. Ада понимающе кивнула:
– Или, скажем, вешают на себя цепи, чтобы продемонстрировать вкус к хард року?
– Именно… Хотя, будем честны, рейв – тоже субкультура. И ведь мы оба здесь.
Ада покачала головой.
– Я не ношу все эти балахоны, как ты мог заметить. Не коллекционирую статуэтки Ганеши, не рисую на себе узоры хной, не верю в просветление через медитацию. Не верю, что за всем этим есть хоть какая-то идеология – или даже самая ничтожная идея. Не верю, что прием кислоты хоть кого-то, когда-то сделал хоть на йоту умнее. Я просто употребляю, и приятно провожу время. И ребята, – она сделала жест в сторону гостиной, – на самом деле, тоже, просто не знают этого. Или знают – но не скажут вслух.
«А ведь она права», – подумал я.
Ада вздохнула.
– Народ употребляет психоделики, и на полном серьезе думает, что это поможет выудить ответы оттуда, где их никогда не было.
Она передала мне трубку; набрав в легкие дыма, я осторожно выпустил его в пустой бокал из-под колы.
– «Что там в это время года на Титане?» – улыбнулась она.
– Знаешь тот старый фильм?..
– Обожаю его.
И именно в этот момент, словно по какому-то наитию, я задал ей свой вопрос. И я даже не могу вспомнить, как именно сформулировал его – но, очевидно, и слова, и вечер, и количество МДМА оказались подходящими – и Ада рассказала мне историю, которая, наконец, расставила все по местам.
…Отец Ады был военным, и, когда она была маленькой, семья часто переезжала. Девочка успела сменить несколько школ, и везде хорошо адаптировалась, пока последним переводом отца не отправили дослуживать в Волгоград. Там его и забрала онкология – не без помощи местных врачей, которые усердно прогревали опухоль, приняв ранние симптомы за бронхит. Это произошло так быстро, что она даже не помнила периода его болезни. Словно в один день папа был совершенно здоров, а на следующий его уже хоронили. И так они с матерью остались вдвоем в совершенно чужом городе – и в который раз девочка пошла в новую школу.
Новая школа встретила ее очень плохо. Не то, чтобы на это были какие-то особые причины – просто стадо выбирает для травли того, кого выбирает. И это была бы обычная история про гадкого утенка, если бы не одно но: утенок не был гадким.
Вскоре начался пубертат, и девочка очень быстро расцвела. В старших классах она была самой красивой в школе. Рассказывая мне о том времени, несмотря на весь анестезирующий эффект МДМА, она явно опускала детали и старательно подбирала самые обтекаемые выражения – но я мог бы суммировать все услышанное в одной короткой фразе: она слишком рано узнала слишком много о природе людей.
Одноклассницы ненавидели ее до боли в зубах, распуская о ней грязные слухи. Юноши в школе в лучшем случае демонстративно игнорировали ее. Но те же самые юноши пытались подкатывать к ней, когда им казалось, что об этом никто не узнает – и тогда, не получив в ответ ничего, кроме ледяного презрения, бедные ублюдки писали ей по вечерам похабные СМС, не понимая, что они давным-давно в черном списке и адресат ничего не прочтет.
И именно это, по ее словам, больше всего поразило ее тогда – желание этих одноклеточных оставаться частью
