Миасская долина - Владислав Гравишкис

Собрались плавильщики в темной, без единого окна, конторке сменного мастера — склепанной из стальных листов будке у подножия трех вагранок. Набилась полна коробочка. Сидели плотно, плечом к плечу. Лица у всех были чумазые, белозубые.

Очеркисты и многотиражник уселись в дальнем углу и тотчас распахнули блокноты. Радиорепортер копался в магнитофоне. Фоторепортер, наступая на ноги и непрерывно извиняясь, ходил среди рабочих и нацеливал объектив то на одну, то на другую группу. Вспышки его лампы на мгновения заливали полутемную комнату ослепительным синеватым светом.

— Прекратим на минуточку, товарищ фотограф! — сказал Котов. — Потом поснимаете, на рабочих местах.

— Мне нужно собрание, а не рабочие места… Вот эту курносую попробую и все! — жизнерадостно воскликнул фотограф и наставил объектив на крановщицу колошниковой площадки Катю Солодовникову.

Та потянулась было поправлять косынку, но… молнией мелькнула вспышка, и все было кончено.

— Бес какой-то, а не фотограф! — недовольно сказала Катя.

— Шпокойно! Шнимаю! Шпортил! — засмеялся сидевший рядом Саша Кулдыбаев, цеховой остряк.

Взмокший, с каплями пота, падающими с кончика носа, фотограф долго пробирался к выходу. Иногда застревал в тесных рядах, и тогда плавильщики продвигали его вперед доброжелательными, но тем не менее чувствительными толчками.

— Так вот, товарищи, — сказал Котов, когда фотограф, наконец, выбрался. — Посовещались мы в треугольнике и решили оказать плавильной бригаде большую честь. Показатели у вас приличные, коллектив дружный, даем вам инициативу — начинайте!

— Что начинать-то? — нетерпеливо спросила Катя, раздраженная тем, что не удалось поправить косынку и снимок, вероятно, получится никудышный.

— Не торопись, Катюша, обо всем узнаем по порядку, — спокойно сказал Котов. — Всем вам уже известно, что советский народ взялся сейчас за выполнение семилетнего плана. Сегодня я хочу вам рассказать о семилетке нашего родного завода — чего мы должны достигнуть в ближайшие семь лет…

Юра внимательно следил за лицами плавильщиков — слушали с интересом. Правда, Саша Кулдыбаев, корчивший из себя все познавшего человека и любую речь считавший «пропагандой», пытался вступить в игривую беседу с Катей, но… ощутительный толчок в ребра мог бы повергнуть его навзничь, если бы была хоть малейшая возможность протянуть ноги. Саша шипел и извивался в разные стороны. Юра услышал, как соседка с другой стороны нежно прошептала парню на ухо:

— Сашенька, медиков не позвать?

— Ладно тебе! — проворчал Саша.

— Разговорчики, Кулдыбаев! — строго сказал Юра, и Саша притих.

Сосредоточенное молчание длилось до тех пор, пока Котов не заговорил о соревновании за звание бригады коммунистического труда.

— Теперь поня-атно! — протяжно выкрикнул он, уже успев забыть о толчке. — Давно пора — не хуже людей! — Он встал и оглянулся на все четыре стороны: — Только вот вопросец у меня один: когда нам вагранки подходящий металл давать будут? Все знают — сметана течет, а не металл. Яйца не сваришь…

— А мы тут при чем? — звончайшим голосом резанула по ушам Катя, сразу сообразив, в чей огород брошен камешек. — Почему холодный металл? Шихты не допросишься, на голодном пайке сидим. На шихтовом дворе…

Шихтари, понятно, тоже молчать не стали. И пошло! Повскакав с мест, шихтари, вагранщики, заливщики, не слушая друг друга, сыпали упреками и обвинениями.

Радиорепортер сморщился, как от зубной боли, и выключил магнитофон, очеркисты перестали писать в блокнотах, так как ровным счетом ничего не могли понять — в ход пошли специальные термины.

Котов пошарил под столом, отыскал какую-то увесистую бракованную отливку, оглянулся по сторонам — обо что бы постучать? — и загрохотал отливкой прямо по стальной стене будки. Конторка наполнилась таким звоном, как будто все сидели внутри большого колокола.

— Успокоились? — спросил Котов голосом, показавшимся очень противоестественным после такого шума. — Товарищ Кулдыбаев, по своему обыкновению, не в те двери полез…

— Да я же одобряю всей душой. Чего вы меня? — Саша сделал круглые глаза.

— Одобряешь, а кричишь зачем? Твой вопрос мы вполне можем в рабочем порядке решить. Нам важное дело надо обсудить… Так вот, товарищи: есть предложение вашей бригаде начать соревнование за звание бригады коммунистического труда. Прошу высказываться. Только покороче, — Котов озабоченно взглянул на часы, — время-то идет, скоро обеду конец…

— Дайте мне слово! — сказал Юра. — Предлагаю принять такое обязательство….

Прения вошли в нормальное русло, и радиорепортер с лучшей из своих улыбок подсовывал микрофон то одному, то другому оратору. Уже перед самым гудком, оставляя темные пятна на белоснежном ватмане, плавильщики один за другим подписали обязательство. Пропела сирена, и конторка быстро опустела…

Юра пошел провожать гостей. По разговорам он понял, что несмотря на перепалку, — а может быть, даже благодаря ей, — у журналистов от собрания осталось хорошее впечатление.

Областной очеркист, осанистый дядя лет сорока, с мягким и добрым лицом, говорил городскому очеркисту, поджарому грузину:

— Ты понял, Ирка, как они горячо принимают к сердцу производственные дела?

— Да, понял. Давай кинжал в руки — совсем грузин будет.

— Это еще что! — позволил себе вступить в разговор Юра. — В конце месяца приходите смотреть — вот когда страсти горят! — Журналисты молчали, и Юра, которому от молчания всегда становилось не по себе, продолжал неуверенно: — Ничего не попишешь, у работы такой характер — огневая, литейщики…

— Дело тут не в профессии. Дело тут совершенно в другом… — оказал областной очеркист. Видимо, у него была какая-то мысль, рожденная во время стычки на собрании, какое-то особое мнение обо всем этом, но он не хотел его до поры до времени выкладывать. Чтобы скрыть это, он размашисто хлопнул городского очеркиста по плечу: — Хорошо черкнем, Ирка, верно? У меня что-то руки чешутся…

— Ираклий никогда плохо не писал — заруби себе на носу! Подумаешь, областная газета! — вдруг ни с того ни с сего рассердился грузин.

Радиорепортер, которому Юрий помог донести до машины магнитофон, вытирая потный лоб, сказал:

— Спасибо за услугу! Больше всего я боялся, что не хватит пленки.

— Хватило? — осведомился Юрий.

— Тютелька в тютельку. Хорошо, что я не растерялся и выключил магнитофон, когда начался галдеж. Минут пять записи спас. Находчивость у нас первое дело. Секунды решают… — И, уже не обращая внимания на Юрия, отрешенно забормотал: — Кашель у Котова я вырежу, пустяки, а вот с мэмэканием придется повозиться…

Юрию хотелось опросить, каким образом будет вырезаться кашель у Котова, но не решился — слишком сосредоточенный вид был у радиорепортера, словно для него больше ничего на белом свете не существовало, кроме лежавшей в коробке пленки с записями.

«Секунды решают! — размышлял Юрий, возвращаясь в цех. — Тоже работенка — будь здоров. Все надо предусмотреть, все предвидеть, рассчитать…»

Мог ли Юра думать, что через несколько минут и ему придется проявить всю свою находчивость, считать секунды и все предвидеть? На колошниковой площадке Сомова ждала неприятность, и виновницей ее была та самая Катя Солодовникова, которая жарче всех ратовала за бригаду коммунистического труда и первой подписала коммунистическое обязательство.

Катя поднялась на площадку в особенном, приподнятом, если можно так выразиться, драчливом настроении. С нею всегда бывало такое после бурных рабочих собраний — хотелось всему миру доказать, что она, Катя, превосходная крановщица и уж по ее вине заливщики не будут получать «сметану».

Усевшись в жесткое кресло завалочного крана, Катя щелкнула контроллером и лихо покатила в другой конец колошникового зала, где стояли бадьи с чушками чугуна, чугунного лома, кокса и известняка. Подцепив бадью с шихтой на крюк подъемника, Катя привезла ее к загрузочному окну вагранки. Прищуря глаз, нацелилась и вдвинула бадью в дымное, просвеченное искрами, нутро. Затем тронула контроллер. Трос на барабане лебедки стал разматываться, и конусообразное дно бадьи отошло вниз. В открывшийся промежуток с грохотом повалилась шихта.

Бадья устроена не просто. Дно у нее похоже на стальной гриб, перевернутый вверх длинной ножкой. Конец ножки изогнут в петлю, на нее и нацепляется крюк крановой лебедки. Нужно было вывалить груз — крановщица включала мотор лебедки, трос разматывался, крюк приспускался вниз и гриб-конус открывал выход шихте. Кончалась выгрузка — крановщица подтягивала трос, и конус плотно прилегал к нижней кромке бадьи.

Разгрузив бадью, Катя хотела подтянуть конус на место. Но ошиблась, и лебедка, вместо того чтобы сматывать трос, распустила его еще больше. А потом в одно неуловимое мгновение случилось непоправимое: конус уперся в стенку вагранки, и крюк выскользнул из петли. Он свободно, маятником, закачался из стороны в сторону, а конус, поматывая длинной ножкой, тяжелый, литой, исчез в темноте.