Жанр, который мы потеряли. Очерк истории отечественной научно-популярной литературы - Андрей Ваганов

По иронии судьбы Рубакин как раз на протяжении всей своей книговедческой исследовательской деятельности выступал принципиальным противником каких-то особых «книг для народа», с особым содержанием. Его знаменитый афоризм на этот счет звучал так: «Народу нужны не народные книги, а дешевые, потому что он бедняк, а не дурак».[38] «Народная литература как особое понятие стала синонимом литературы лубочной, – отмечал в 1916 году известный деятель русского просвещения В.И. Сыромятников. – <Народная литература> представляла из себя или обыкновенный, или интеллигентский лубок, то есть книгу, специально изготовленную для народа».[39] Но в истории литературы Н.А. Рубакин так и остался создателем жанра «народных научно-популярных книжек».[40]

Вот кредо самого Н.А. Рубакина: «Нет самой сложной научной истины, которую нельзя было бы объяснить, сделать понятной для самого малограмотного, самого неподготовленного читателя».[41] Свой творческий метод он вполне отчетливо сформулировал в книге «Среди тайн и чудес»: «В этой книжке было рассказано о том, что считалось и считается чудом у людей разных стран и времен. Чудом называется вмешательство каких-либо сверхъестественных и таинственных сил в жизнь природы или в человеческую жизнь ‹…›. В книжке было рассказано, в чем именно видят обыкновенно люди такое вмешательство. Иногда они его видят вокруг себя, в природе. А иногда чудеса, по их мнению, совершаются человеком или в человеке.

Как же узнать с точностью и достоверностью, чудо или не чудо то, что таким считается? ‹…› Настоящее объяснение заключается вот в чем: надо показать с точностью и достоверностью, как и при каких обстоятельствах совершается то, что называется чудом. Надо разобрать все его подробности. Надо отделить главное обстоятельство от неглавных, существенное от несущественных. Только благодаря этому будет видно, почему произошло чудо.

Но и этого мало, чтобы объяснить его. Нужно, чтобы были еще понятны и все обстоятельства, которые его вызывают. А у них тоже есть свои обстоятельства, которые произвели и их. А у этих обстоятельств, в свою очередь, есть свои причины. Нужно, чтобы были понятны и они, и так далее – чем дальше сумеешь разобрать и понять такую цепь обстоятельств, причин и следствий, тем лучше: значит, тем прочнее будет стоять объяснение. ‹…›

В этой книжке было показано, что чудеса существуют только для тех, кто в них верит. Но к чему же приводит такая вера? К тому, что неправда считается за правду, и то, что кажется, считается за то, что есть; фантазия, прикрасы, выдумки – за действительность. ‹…›

Во всяком случае, нужно помнить одно: все то, что кажется и считается чудом, необходимо исследовать, как и всякое другое явление. А при таком исследовании нужно прежде всего добиваться истины – полной, точной, достоверной и беспристрастной. А главное – истины неопровержимой».[42]

Все очень правильно, очень пафосно и… очень банально. Так что перельмановские инвективы в адрес сочинений Н.А. Рубакина небезосновательны. Впрочем, сын Рубакина, Александр Николаевич, как раз отмеченные «шероховатости» стиля относит к достижениям своего отца: «Рубакин выработал свой необыкновенно простой и ясный язык, с многочисленными повторениями и вопросами. Некоторым он казался однообразным, бедным. Однако на деле огромная сила популяризации в произведениях Рубакина заключалась в том, что самые сложные вопросы науки в его изложении оказывались доступными понимаю даже совсем малограмотного человека».[43] Любопытно, что очень часто корреспонденты Рубакина (а их у него было несколько десятков тысяч!), наоборот, стремились всячески «украсить» свою речь. Один из читателей Рубакина, обращаясь к нему, писал: «Вы – мой имманентный интернационал»…

Однако священных коров в научпопе того времени, кажется, не было вовсе. Не избежал критики в свой адрес и сам Перельман. Правда, произошло это несколько позже, в 1937 году. В короткой заметке с многослойным для советской культуры XX века названием «Популяризация вплоть до сумбура» В. Рихман разбирает «Занимательную механику» Перельмана. Отдав положенные ритуальные почести – «По Советскому Союзу в десятках и сотнях тысяч экземпляров расходятся популярно-научные книжки Я.И. Перельмана. Они, безусловно, приносят большую пользу нашей молодежи ввиду популяризаторского таланта автора, – Рихман остается принципиален: …даже беглое знакомство с “Занимательной механикой” Перельмана вызывает сомнение в том, что Главная редакция научно-популярной и юношеской литературы ОНТИ читает книжки этого автора. Она, очевидно, полагается на личный авторитет Я.И. Перельмана и не желает разбираться в его методологических позициях».

Заключительный абзац заметки выглядит вообще как приговор революционного трибунала: «Вряд ли можно считать целесообразным отступление от принципов классической механики, изложенное всего лишь в нескольких строках по одному частному вопросу. Можно думать, что популяризация подобного рода внесет лишь путаницу и внедрит предрасположение к восприятию махизма в его современных формах, а это уже никуда не годится. Редакция юношеской научной литературы допустила крупный промах».[44]

Никуда не деться, жизнь в очередной раз на стороне евангелиста Матфея: «Ибо каким судом судите, таким будете судимы». Но вот сам факт такого эмоционального обсуждения научно-популярной литературы говорит о многом. Например, о том, насколько серьезно (иногда – со звериной серьезностью) подходили в то время к такому не вполне серьезному, казалось бы, жанру, как научпоп. И подобного рода дискуссии, глубоко теоретические и одновременно предельно эмоциональные, были отнюдь не исключением. Показателен в этом отношении эпизод, который произошел в 1920 году.

Именно в этот год в Петрограде по инициативе М. Горького была создана Комиссия по улучшению быта ученых. В этом же году комиссия начинает издавать журнал «Наука и ее работники». Редакционную коллегию составили люди известные – А.М. Горький, А.П. Пинкевич, С.Ф. Ольденбург, А.Е. Ферсман. Титул издания украшал эпиграф из Лассаля: «В том-то и состоит величие этого века, что ему суждено выполнить то, о чем в предшествующие века и помыслить не могли, а именно привести науку к народу».

Первый номер журнала открывала программная статья самого Горького – «Что такое наука?». Вот несколько отрывков из нее.

«Основное богатство каждой страны заключается в количестве разума, в количестве интеллектуальных сил, воспитанных и накопленных народом.

В недрах русской земли лежат неисчерпаемые богатства, наша страна является одной из самых богатых сырьем и разнообразной рудой.

Но до сего дня мы жили бедно и несчастно, не умея делать ни хорошего мыла, ни хороших машин – почему? ‹…›

Работники науки должны быть ценимы именно как самая продуктивная и драгоценная энергия народа, а потому для них необходимо создать условия, при которых рост этой энергии был бы всячески облегчен.

В этом журнале напечатан список ученых, умерших за последние несколько месяцев, вы увидите, как велика потеря научной энергии в нашей стране.

Если этот процесс вымирания ученых будет продолжаться с такою быстротой, наша страна может совершенно лишиться мозга.

Из перечня – очень неполного – открытий и изобретений, сделанных работниками науки за последние два года, вы убедитесь, что, несмотря на нестерпимо тяжкие условия жизни в голоде и холоде, работа ученых столь же продуктивна, как всегда. Подумав над этим фактом, мы поймем, что истинная наука действительно беспартийна и что основное ее стремление, главная цель – благо всего народа, счастье всего человечества.

Жизнь ученого – в наши трудные дни – ужасна по условиям физическим и мучительная морально, ибо тяжело человеку, который, чувствуя себя в силах поднять гору, лишен возможности поднять и горсть песка. Когда на пути к величайшему научному открытию, которое, обогатив страну, осчастливит всю массу ее народа, когда на этом пути стоит постыдное препятствие в виде отсутствия света для работы, холода и голода, – это преступно. Ибо в том факте ясно чувствуется полное отсутствие понимания глубокой важности и бесспорной пользы научного творчества».[45]

Как видим, достаточно жесткие обвинения еще мог позволить себе в адрес советской власти великий писатель…

Но почти мгновенно на эту статью отреагировало другое, только что возникшее издание – ежемесячный критико-библиографический журнал «Книга и революция», издавало который Петербургское отделение Государственного издательства (об этом издательстве речь ниже). Очень едкая и жесткая рецензия называлась «Какая-то невязка». Она заслуживает того, чтобы привести достаточно обширный отрывок из нее.