Дыхание тайги. Избранное - Валерий Щербаков

Полежав еще немного, Мария встала, осмотрелась вокруг – никого не было. Собрав рассыпанную ягоду, она направилась в сторону деревни.

– Почему медведь пробежал мимо? – думала она.

– А может, он сам напугался женщин да убегал? Может, он почувствовал во мне ребенка да пожалел? – мелькнула у нее мысль.

В декабре она родила здорового, крепкого мальчишку и назвала его Михаилом…

И вот сейчас, готовя брусничное варенье, когда прошло уже много лет, она вспоминала тот случай в тайге.

Проводы в армию

Седьмые сутки нас держат в спортзале механического завода. На улицу никого не выпускают и новое пополнение не завозят. А вокруг помещения толпятся родственники. Команда вроде не секретная – восьмидесятая, морфлот. Непонятно, почему даже с родными нельзя пообщаться.

Сквозь окно вижу свою маму. Окна в спортзале высокие, снаружи грязные, но она тем не менее подпрыгивает, хочет среди новобранцев, прильнувших к стеклам, увидеть меня. Расталкиваю несколько матрасов, лежащих у окон и служащих нам постелями, приближаюсь к окну и начинаю махать руками. Но тщетно: мама меня не видит.

Вдруг появился полноватый мичман, он показал рукой в сторону автобусных остановок и что-то крикнул, провожающие нехотя стали отходить от окон.

А за окном была весна, весна 1975 года. Было тепло, навсегда запомнилось это голубое теплое весеннее небо. Вдруг у самого уха слышу команду: «В одну шеренгу становись!» – и вижу перед собой молодого усатенького лейтенанта.

Наконец-то должны были произойти какие-то события, которые обязаны были повлиять на нашу дальнейшую судьбу. До тошноты надоел этот пыльный зал, хотелось увидеть весеннее голубое небо, вдохнуть свежий воздух, увидеть родных.

Через несколько минут толпа наподобие солдатской шеренги стояла перед лейтенантом.

Новобранцы изрядно устали, томясь неделю в пыльном спортзале в ожидании своей дальнейшей судьбы и рады были любым переменам.

Наступила полная тишина.

– Сегодня в 19 часов наш эшелон отбывает, – как можно громче сказал лейтенант, чтобы всем было слышно.

– А пока привести себя в порядок, от клуба до железнодорожного вокзала пойдете строем. Разойдись!

На лицах у кого появились улыбки, у кого недоумение. Все думали об одном: куда повезут?

По форме сопровождающих офицеров мы догадывались, что повезут к морю. А вот к какому – вопрос.

Ровно в 18 часов, нас каким-никаким, а все-таки строем повели по центральной улице к железнодорожному вокзалу. В команде призывников было человек семьдесят, по краям бежала толпа провожающих. Тогда мне это напомнило майскую демонстрацию, не хватало только знамен.

Как сейчас помню, было 4 мая 1975 года.

Родственники призывников за время пути успевали пообщаться и передать котомки с продуктами. Вдруг я увидел маму со слезами на глазах, она держала в одной руке сумку, приготовленную для меня, а другой придерживала моего младшего брата Сашку. Бедные мои, они несколько дней подряд приходили к проклятому клубу, боялись, что не сумеют попрощаться: ведь день отправки никто не знал. До сих пор не пойму, к чему такая строжайшая тайна, вроде и не военное было время. Призывники были изрядно измучены, а провожающие – еще сильнее. Военный эшелон мы увидели на первом пути, двери состава были открыты, у каждой стоял офицер или матрос. Я надеялся, что нам дадут попрощаться, но не тут-то было.

Прозвучавшая громкая команда: «Призывники, по одному бегом к вагонам!» – посеяла в наших рядах панику. Каждый из провожающих старался обнять и поцеловать своего призывника да передать хоть что-то на дорогу, по всей вероятности дальнюю. Я всем сердцем почувствовал: надо искать своих, другого такого момента уже не будет.

Милая мама моя с полными глазами слез оказалась рядом, я обнял ее, родную, успокаиваю, и, целуя, говорю:

– Не на войну ведь, мам.

А она мне в это время сумку сует в руку:

– Возьми, сынок, дорога дальняя.

Успел еще обнять Сашку, пожал ему руку и залетел в вагон. Все это было как во сне.

В вагоне было душно. Призывники почти все прильнули к окнам, выходящим на перрон. Я тоже притиснулся к окну. Хотелось еще раз увидеть своих, знал, что разлука надолго. На перроне было много провожающих, но своих я среди них не видел.

«Как может хрупкая женщина пробиться сквозь толпу провожающих», – с грустью думал я. Эшелон стоял еще с полчаса. Иногда мне казалось, что в толпе мелькнул платок моей мамы.

Вдруг вагон сильно дернулся и замер.

– Цепляют тепловоз, – сказал кто-то.

Минут через десять поезд тронулся, последний раз с надеждой взглянул в окно и… увидел свою маму. Я открыл форточку и помахал ей рукой. Она увидела меня и стала двигаться вслед за вагоном.

Я ясно видел ее слезы, текущие по щекам, носовой платочек в левой руке, платок, слетевший с головы и развевающийся на ветру. Поезд постепенно набирал скорость, а мама моя все бежала. Я вижу ее уже вдалеке и вижу, что она все еще бежит. Вдруг вижу, она споткнулась и упала. Теперь уже слезы навернулись на моих глазах, сердце сжалось. Первое, что пришло в голову, – спрыгнуть с поезда и помочь ей. Я ринулся в тамбур и понял, что это невозможно: все двери были закрыты на замки…

Служил я на Дальнем Востоке, на границе, и образ моей мамы, бегущей по перрону за поездом, всегда был со мной; он и сейчас со мной… Светлая ей память.

Духи «Красная Москва»

Эпизоды моего детства часто всплывают в моей памяти. Один из них не забуду никогда. В ту весну мне было лет восемь. За неделю до женского праздника я уже четко знал, что подарю маме. Как-то я подслушал разговор мамы и соседки. Они говорили о духах.

– Какой приятный запах! – понюхав духи, произнесла моя мама.

Позже я узнал, что эти духи называются «Красная Москва».

«Обязательно куплю маме», – решил тогда я. Она сама себе эти духи ни за что бы не купила.

Жили мы в ту пору очень скромно – на одну зарплату отца, а кроме меня у родителей было еще двое детей: Сашка четырех лет да Сережка, которому еще не было и года. В доме была каждая копейка на счету, я это хорошо знал.

Самый маленький флакончик духов «Красная Москва» стоил три рубля пятьдесят копеек. Тогда это были большие деньги, особенно для мальчишки. Вначале меня эта цена сильно напугала, и я очень расстроился.

«Может, у китайца-старьевщика удастся что-то выменять», – думал я. Его приезд для детворы был праздником. Он останавливал свою лошадь с телегой посреди двора, и его тут же обступали со всех сторон. Люди отдавали китайцу старые вещи, а взамен получали воздушные шарики, свистки, вертушки, издающие звук, маленькие шарманки, расчески, зеркальца и еще много разной безделицы.

Старьевщик брал старые вещи в правую руку и приподнимал, как бы взвешивая, а левой рукой одаривал своими безделушками. Нам, мальчишкам, всегда казалось, что он обманывает нас. За горсть старья он давал пару шариков. Мы возмущались, просили добавить хотя бы один шарик, но китаец был непреклонен.

– А за деньги можно? – спросил я в надежде, что за тряпье он даст деньги.

– Деньга нет, деньга нет, – дважды произнес китаец.

«Нет так нет», – думал я, удаляясь, старьевщик меня больше не интересовал. До праздника оставалось два дня, надо было что-то придумать. Где в моем возрасте пацан мог взять деньги?

Первое – это попросить у родителей. Чего я не мог сделать по причине того, что у мамы не мог попросить, а отца неделями не было дома. Второе – выиграть в 30-копеечную лотерею. Что у меня ни разу не получалось. Третий и самый простой способ – это сдать пустые бутылки, благо их принимали на каждом углу, и даже в какой-то один день недели к нам во двор приезжала машина, у которой на кузове было написано «ПРИЕМ СТЕКЛОТАРЫ».

В сарае у нас стоял почти полный мешок разных бутылок. Каждая пустая бутылка в приемном пункте стоила десять копеек. Бутылки я тут же пересчитал. На деньги, полученные за них, я вполне мог купить духи, и у меня еще останется двадцать копеек.

Не мешкая, решил действовать. Ларек, где принимали посуду, был недалеко от дома. Все сразу унести бутылки я был не в силах, поэтому пришлось сбегать в ларек два раза. Закончив с бутылками, помчался в магазин. Возвращался домой уже не спеша, в кармане у меня покоился флакончик духов «Красная Москва». Только от одной мысли, как обрадуется мама, когда ей подарю эти духи, я был безмерно счастлив. На следующий день – это было седьмое марта – во двор к нам приехала машина с надписью на кузове – «ПРИЕМ СТЕКЛОТАРЫ», приехала она совсем некстати. Соседи, гремя пустой посудой, один за другим потянулись к машине, засуетилась и мама моя. Дверь скрипнула, она вышла. Я помчался к окну: мама направлялась к сараю. В этот самый момент я куда угодно был готов провалиться, лишь бы не отвечать на ее расспросы… Мама вернулась очень быстро – видимо, она бежала.