Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Ты посмотри, что подлецы делают! — возмутился Козлов, хотя подлецы как раз ничего и не делали, и изящно, в три коленца, с раскатом выругался.

Свежий майский гром — тьфу в сравнении с этой фразой. Запахло озоном. Козлов был поэт матерщины. И тот, кто понимал в ней толк, млел от восторга, когда мощно, напористо, громоподобно козловские слова обрушивались на чью-то голову.

Как-то вышла с ним презабавная история. Был он по делам в областном центре. Мирно стоял на автобусной остановке, что напротив пединститута, никого не трогал, как вдруг промчалась мимо белая «Волга» и окатила народ водой из прилегающей лужи. Ну, он и выдал ей вслед! И тут стоявшая рядом интеллигентного вида старушка достает из сумочки блокнотик, ручку и, мило улыбаясь, говорит: «Простите великодушно, молодой человек, не могли бы вы повторить помедленнее?». И без того смущенный собственным красноречием Козлов шарахнулся от сумасшедшей старушонки. А бабуся не отстает, семенит следом с блокнотиком наизготовку и канючит: повтори да повтори. Оказалось, филолог. Всю жизнь собирала материал к книге «Русский мат». Козлов же своей импровизацией привел ее в полный восторг. Но повторить слова, идущие от сердца, не смог. Во-первых, застеснялся, а во-вторых, и сам не помнил, что сказал. Несомненно, Козлов был натурой творческой. Он редко повторялся в яростном негодовании. И воспроизвести слова, рожденные вдохновенным кипением разгневанной души, никому не удавалось. Исчезала волнующая свежесть первой майской грозы. Есть вещи, которые звучат только в авторском исполнении.

Услышав козловский «уазик», из траншеи выглянул Марат Аубакиров. Тельняшка, джинсы, солдатская панама — все на парнишке выцветшее, дырявое, обильно украшенное масляными пятнами. Природа наделила его беличьей непоседливостью. Даже во время сна он тратил столько энергии, переворачиваясь с боку на бок, брыкаясь и бормоча, что иному увальню хватило бы на всю рабочую неделю. Да и на выходные тоже. Ну, а как он мельтешил на футбольном поле, этого вообще не передать. Не зря болельщики «Степноморца» прозвали его «Мотоциклом без мотоциклиста». Было за что. Да и мотоциклистом он был лихим. Его красный ИЖ «Юпитер-спорт», предмет зависти мальчишек Степноморска, стоял у самого края обрыва, словно раздумывая — прыгнуть или нет?

Пулей выскочил Марат из траншеи и бросился навстречу пылящей машине:

— Пал Ович! Пал Ович! Посмотрите, что мы раскопали!

Пыльный хвост нагнал машину и на некоторое время скрыл происходящее. В рыжем облаке сверкнула молния. Это наэлектризованная душа Козлова действовала по объективным законам ее природы. Раскаты грома нарастали, схлестывались, перекрывали друг друга, а заключительный аккорд был настолько мощным и непередаваемо ветвистым, что, казалось, само небо упало на землю. Пыльное облако осело, и наступила абсолютная тишина. Выхлестнув из души эмоции, Козлов стал скучным и вежливым, как Бурля после весеннего паводка.

— Почему стоим?

Тихие, обычные слова после поэтического неистовства вызывали у собеседников ощущение глухоты.

— Вот, — продемонстрировал Марат булыжник невнятной формы, — зуб нашли.

— Ты что, Аубакиров, экскаваторщик или стоматолог?

— Пал Ович! Зуб мамонта!

— А хоть бы и динозавра. Что с того?

Козлов взял в руки серый булыжник. Повертел. И присвистнул. В окаменевшем зубе он увидел дупло. Замычал и спросил мрачно:

— Ты знаешь, Аубакиров, отчего вымерли мамонты?

— От браконьеров?

— Какие там к черту браконьеры. От зубной боли. Не чистили, понимаешь, зубы хоботом, не обращались своевременно к стоматологам. И вот результат.

— Ну, теперь сюда разные палеонтологи, архиолухи понаедут, — размечтался Марат, оскалив не знавшие пока бормашины зубы. — Не каждый день такие находки.

— Фактически — факт, — выглянул из-за его спины тихий, чисто выбритый бульдозерист Небрейборода и сдержанно поздоровался с начальством. Это был страстный пожиратель газет. Он читал все — от передовицы до выходных данных, не пропуская ни строчки. Речь его была настолько интеллигентной, что старый товарищ однажды не выдержал и пригрозил: «Еще раз скажешь «тенденция», морду набью».

— И чему вы так радуетесь? — не понял их настроения Козлов.

— Так там, может быть, весь мамонт. Да вдруг еще и не один. Вдруг здесь стоянка была? Пещерные люди жили, беспармак из мамонтов кушали. Здесь, Пал Ович, осторожно надо — совочком, ножичком, кисточкой, по пылинке, по соринке.

— Фактически факт, — поддержал Марата бульдозерист.

Посмотрел на Козлова и снова спрятался за спину экскаваторщика.

— Долго же они совочками ковыряться будут, — нахмурился Козлов.

Он рассматривал зуб исполина, и медленно закипала в нем ярость. Подумать только: за сколько тысячелетий этот зверюга готовил пакость Козлову!

Марат между тем, жестикулируя всем телом, развивал мысль о бесценном вкладе в науку. Флегматичный Небрейборода интеллигентно кивал головой, повторяя рефреном: «Фактический факт. Тенденция, однако».

— Ну, вот что, профессора, поболтали — и по машинам. Работать надо. План выполнять, — прервал Козлов научную беседу.

— По костям, что ли, рыть? — не поверил собственным ушам Аубакиров.

— Да, может быть, и нет там никаких костей, палеонтолог.

— Фактически — не факт, — поддержал начальство Небрейборода.

Но ковш за что-то зацепился.

Марат выпрыгнул из кабины с ломом наперевес. Поддолбил землю. Обнажилось нечто черное, гладкое, с бурой продольной трещиной.

— Бивень. Факт, — постучал Небрейборода костяшками пальцев по находке.

— Черт с ним, с мамонтом! Все мы по костям ходим. — Козлов прогромыхал очередным вдохновенным экспромтом. — Весь шарик похрустывает. На цыпочках, как балерина, ходить? Ты знаешь, сколько в зону затопления могил попало? Археологи говорят: три тысячи лет назад в пойме реки плотность населения выше, чем сегодня, была. Что за люди жили, куда ушли, никто не знает. Так что теперь, воду из моря спускать? Лег этот мастодонт поперек прогресса? Лег. Застопорил строительство? Застопорил. Мы зарплату не за мамонтов получаем. Согласен, Небрейборода?

Бульдозерист приподнял кепку и в глубоком сомнении поскреб затылок. Судя по круглой лысине, сомневался он часто.

Марат же, напротив, не сомневался ни в чем и никогда:

— Надо в район сообщить. Не нам с вами, Пал Ович, такие дела решать.

Помрачнел Козлов, напыжился, сдерживая чувства, но прорвало плотину, и на кости мамонта посыпалось такое буйство искрящихся слов, что, казалось, еще два-три коленца — и воскреснет зверь, отряхнет прах и, в ужасе бряцая окаменевшими мослами, драпанет в березовый колок, синеющий вдали.

Но, увы, мамонт остался лежать на месте, а слегка остывший Козлов подвел черту дискуссии:

— Завтра завезут железобетон. Договорились: мы этот клык не находили. Мы его не заметили. Вперед, а там разберемся!

— Лично я по костям рыть не буду, — заупрямился Марат.

— Наука не простит. Факт, — выразил солидарность Небрейборода.

Козлов швырнул зуб на заднее сиденье, в сердцах хлопнул дверцей «уазика» и полез в промазученную кабину экскаватора. Железная клешня с натугой вгрызлась в спрессованную веками землю. Экскаватор взвыл от напряжения, пытаясь вырвать кусок земной плоти. Затрещали тысячелетние кости. С печальным осуждением наблюдали за палеонтологическим погромом Небрейборода и Марат, да одинокий коршун, высматривающий с высоты добычу среди рыжих сопок. Когда пошел чистый грунт без примеси мамонтовых костей, Козлов задрал вверх хобот ковша.

— Давай, ковбой! Нам не о прошлом, о будущем надо думать.

— Куда уж нам, Пал Ович! Мы, Пал Ович, пешки… — промолвил обиженный за науку Марат и в сердцах так пнул камешек, что тот перелетел через край обрыва и долго падал в каньон, но, куда упал и упал ли, не было слышно.

— Но, но… Что значит пешки? Странно такое слышать от студента. Пусть даже заочника. По этому мосту трубы для самого, прикинь, протяженного в мире водопровода повезут, комбайны, шифер, понимаешь, кирпич…

— Унитазы, — грустно продолжил перечень Марат.

— При чем здесь унитазы?

— Верная примета цивилизации. Трудно без них представить будущее.

Марат поднял обломок мамонтовой кости и спросил грустно:

— Скажите, Пал Ович, а если бы здесь человеческая могила была?

— Кончай треп, — нахмурился Козлов, — до обеда далеко, а мы с тобой философию разводим. В рабочее время работать надо, а философствовать — на экзамене по историческому материализму. Все по костям роют. А если бы этого не делали, по земле до сих пор ходили бы динозавры, а не философствующие лентяи.

— Мы для них, — Марат кивнул в сторону березового колка, полагая, что именно оттуда за ними наблюдают сонмы будущих поколений, — мы для них тоже будем мамонтами. Они тоже по костям рыть будут. С хрустом.