Уильям Теккерей. Его жизнь и литературная деятельность - Николай Александров

Я, конечно, еще хорошо помню, с каким волнением я, тогда девятнадцатилетний юноша, получил наконец, после долгого ожидания извещение, что господин тайный советник желал бы поговорить со мной в такой-то день. Это достопамятное свидание имело место в маленькой приемной его внутренних покоев. Комната эта была украшена множеством статуй и барельефов. Гёте был одет в длинный серый сюртук. На шее у него был белый галстук, а в петличке – красная ленточка. Руки свои он держал за спиной, совершенно как на бюсте его работы Рауха. Цвет лица у него тогда был свежий, чистый и розовый, глаза – необыкновенно темны, проницательны и блестящи. Я смотрел на них с большим страхом и, помнится, сравнивал их с глазами героя романа „Мельмот-скиталец“, которые лет тридцать тому назад страшно пугали нас, мальчиков. Этот герой когда-то совершил сделку с дьяволом, и затем глаза его до конца жизни сохраняли во всей полноте свой страшный блеск. Гёте произвел на меня такое впечатление, как будто он в старости был еще красивее, чем в молодости. Голос его был глубок и приятен. Он задал мне несколько вопросов относительно меня самого, и я ответил ему как мог. Помню, как меня сначала сильно поразил его французский акцент.

Я его видел всего только три раза. Раз – когда он гулял в своем саду, у Фрауэнгшац. Другой раз – в прекрасный солнечный день, когда поэт собирался садиться в карету, одетый в фуражку и плащ с красным воротником. Он тогда ласкал свою внучку, чудного ребенка с золотистыми локонами.

Те из нас, кто получал из Англии книги или журналы, посылали их ему, и он просматривал их очень внимательно. „Журнал Фразера“ тогда недавно появился, и, помню, Гёте очень интересовался прекрасными портретами-эскизами, которые одно время в нем появлялись. Но когда он однажды увидел там отвратительную карикатуру на одного современного английского поэта, то сердито закрыл книгу и отодвинул ее от себя. „Они и меня могли бы так представить“, – сказал он. Но я должен сказать, что на самом деле трудно было бы изобразить в комическом виде такую величественную и здоровую фигуру, как великий старик Гёте.

Хотя солнце его уже было на закате, однако небо кругом было еще светло и ясно, и маленький Веймар утопал в лучах его. Во всех милых салонах главными предметами бесед все еще продолжали быть литература и искусство. Хотя театр и не имел ни одного замечательного актера, но всё-таки он управлялся очень толково. Актеры много читали и занимались, были людьми образованными, и высшее общество хорошо относилось к ним. Беседы при дворе были чрезвычайно приятны, просты и умны. Великая герцогиня, очень даровитая женщина, брала у нас книги, давала нам свои и благосклонно беседовала с нами, молодыми людьми, о наших литературных вкусах и планах. Почет, который двор оказывал патриарху литературы, делал столько же чести государю, сколько и подданному. Двадцать пять лет прошло с того счастливого времени, о котором я здесь говорю. Много мне пришлось за это время перевидеть. Масса бесконечно разнообразных людей прошла передо мною. Но я и теперь могу сказать, что никогда не видел общества более просвещенного, простого и доброго, чем то, которое я знал в том милом маленьком городе, где жили и умерли прекрасный Шиллер и великий Гёте».

Симпатия к «милому маленькому городу» и уважение к «просвещенному, простому и доброму обществу» его не помешали, однако, Теккерею пятнадцать лет спустя после его отъезда из Веймара представить в своем романе «Ярмарка тщеславия» и эту маленькую столицу, и ее общество в самом карикатурном виде под названием великого герцогства Пумпернокель.

Среди его рисунков, относящихся ко времени пребывания в Веймаре, мы встречаем между прочим два портрета Гёте, оба одинаково неудачные.

Теккерей, как утверждает один из хорошо знавших его, по выходе из университета предполагал сначала готовиться в адвокаты. Но он, однако, вскоре убедился, что не имеет никакого призвания к этой профессии, и еще во время своего пребывания в Германии решил сделаться художником. В начале 1831 года молодой человек распростился с Веймаром и для изучения живописи отправился в Рим. Но оттуда он вскоре уехал в Париж, где прожил довольно долго. Теккерей проводил целые дни в Лувре, копируя картины. Но, несмотря на все прилежание и сильное желание сделаться художником, его успехи в живописи были очень незначительны и чрезвычайно медленны. Сомнительно, чтобы из него когда-нибудь мог выйти порядочный художник, даже если бы он и не так скоро бросил живопись. Он оставался всю жизнь дилетантом, рисовал легко и бойко, но очертания его рисунков всегда были неправильны, что делало их более похожими на карикатуры. Но зато его карикатуры были бесподобны. Например, его иллюстрации к собственным романам «Ярмарка тщеславия» и «История Пенденниса» в высшей степени удачны и вполне передают характеры описываемых им лиц.

Двадцатилетний Теккерей Портрет Дэниела Маклиза. Ок. 1840. Национальная портретная галерея.

О жизни, которую вели тогда в Париже молодые художники, среди которых жил и Теккерей, есть много указаний в его «Парижском альбоме».

«Профессия художника, – говорит он там, – очень хороша во Франции. Она более уважается, лучше ценится и гораздо лучше оплачивается, чем у нас. Здесь существует немало прекрасных школ, где юноша может под руководством опытных учителей учиться живописи или скульптуре за какие-нибудь десять фунтов стерлингов в год. За эту плату он получает все, что нужно для занятий, – модели и так далее. Кроме того, в Париже он имеет уже совсем даром многое такое, что еще более способствует его занятиям своей специальностью и что он не мог бы найти в Англии. На каждой улице есть несколько лавок с картинами. Сами люди похожи на ходячие картинки. Церкви, театры, рестораны, концертные залы – все полно картин. Сама природа здесь более благосклонна к художникам, чем у нас, потому что небо здешнее в тысячу раз яснее и прекраснее и солнце сияет в течение более продолжительной части года. Прибавьте к этому исключительно благоприятные условия, в которых художники находятся в Париже: французскому художнику платят прекрасно, потому что 5000 рублей в год – это много там, где все бедны; его положение в обществе скорее выше, чем ниже его заслуг; в таких домах, где над титулами смеются и где на барона обращают не более внимания, чем на клерка в банке, – за художниками ухаживают.

Жизнь здешнего молодого художника – это самое легкое, самое веселое и в то же время самое неряшливое существование. Он приезжает в Париж из своей провинции лет шестнадцати. Родители назначают ему ежегодную пенсию в 400 рублей и сами платят его учителю. Он поселяется в Латинском квартале или в новом квартале Лореттской Божией Матери, который также полон художников, является обыкновенно в мастерскую довольно рано и работает там вместе с двумя десятками товарищей, таких же веселых и таких же бедных, как он сам. Каждый из них курит свою любимую трубку, и рисуют они свои картины в облаке дыма, среди шумной болтовни, острот и громкого хорового пения. Все это трудно вообразить тому, кто сам не присутствовал на таких собраниях.